Сергей Цымбаленко - Жили-были мы с братом

Глаза у брата сразу добреют.

– Ой, мама, Вовка заболел!

Машинка перестает тарахтеть. Мама подозрительно смотрит на меня.

– Ну-ка, иди сюда. – Теплая рука касается лба. – Что у тебя болит?

Я опускаю глаза.

– Голова…

– Алеша, намочи полотенце.

Сидеть с мокрым полотенцем не очень-то приятно. Голова на самом деле начинает побаливать. И опять никакого внимания. Нет, Лешка подходит, дышит в затылок. Я начинаю тихонько стонать.

– Больно, да?

– Еще как!

Я поворачиваюсь к Лешке. Ему меня жалко. Он меня любит.

– Хочешь, прочитаю, что написал?

– Ага, – киваю я.

Лешка устраивается рядом, смущенно улыбается и читает стихотворение. Про солнце, про то, как все почему-то плачут и улыбаются во сне. В общем, непонятно.

– Расскажи лучше сказку, страшную, – прошу я и заранее обнимаю руку брата, чтобы не очень пугаться.

Лешка усмехается. Глаза его округляются, когда он рассказывает про темный лес, темную избу… В общем, про все темное. И про мертвецов. И вдруг как заорет:

– Отдай мою руку!

От неожиданности я вздрагиваю, а потом начинаю смеяться. Лешка тоже.

– Что-то ты развеселился, больной, – ехидно замечает мама.

– Я уже выздоровел! – весело кричу, срываю с головы полотенце и ношусь, размахивая им, по комнате.

Сверху спускается дед.

– Что случилось?

– Ничего особенного, – успокаивает его мама. – Просто Вовка с ума сошел.

Дед стоит, раздумывая, машет рукой и плетется наверх.

– Шут гороховый, – выговаривает мне мама.

Я замечаю, как дрогнули у нее уголки губ, сдерживая улыбку. Значит, не сердится. Шут – неплохое занятие! Я корчу рожи, от чего брат начинает валяться по полу от смеха. Мама крепится, крепится – да как захохочет. На весь дом!

Опять появляется дед.

– Все еще этот сумасшедший буянит?

– Я не сумасшедший, – объясняю ему. – Я шут гороховый!

В подтверждение корчу ему рожу. Дед долго смотрит, не мигая, потом отворачивается и лезет к себе.

Я всегда засыпаю, обняв Лешкину руку. Чтобы не страшно было. Наша кровать деревянная. Вернее, она железная, но ее устилают досками. Одна из них короткая и часто вылетает. Спишь себе спокойно, хорошие сны видишь. Вдруг во сне мост начинает рушиться или с крыши падаешь. Значит, доска упала. Такая вредная!

На этот раз просыпаюсь, потому что слышу сквозь сон всхлипывания. Открываю глаза… Брат при свете карманного фонаря (чтобы мама не заметила) читает потрепанную книжку.

– Ты чего не спишь? – спрашиваю я испуганно.

Лешка закрывается от меня книжкой, шмыгает носом и гудит:

– Спи, Вовка, спи.

– А зачем плачешь? – не унимаюсь я.

Лешка открывает лицо, улыбается, кивнув на книжку:

– Человек тут такой…

– Где?

Я с любопытством смотрю на листы, но там только непонятные буквы.

Лешка говорит:

– Тут про Тиртея написано…

– Про кого?

– Тиртея. Поэт такой был в Древней Греции. У Спарты, государство было такое, война, враги одолевают. Спарта попросила помощи у Афин. Те помогать не хотели и прислали в насмешку вместо войска хромого учителя. Это и был Тиртей. А он написал такие стихи, что солдаты, как услышали, сразу смело бросились в бой. Спартанцы всех врагов тогда победили. Здорово, да?

Я киваю.

Лешка гасит фонарик, прячет книжку под подушку и шепчет:

– Я тоже поэтом буду. Ну, не поэтом… Стихи у меня не очень получаются. Можно и просто писать…

Я пододвигаюсь к нему, обнимаю. Нам тепло и уютно.

– Леш, мне без тебя скучно. Давай, ты все время дома будь.

– А в школу кто ходить будет? – усмехается Лешка.

– Никто. Ты им скажи, что я без тебя не могу.

– Так нельзя, – вздыхает брат. – Ты тоже без меня чем-нибудь занимайся, время и пролетит.

– Чем? – чуть не плачу я. – Тебе хорошо, ты поэт. А я?

– И у тебя дело найдется, – успокаивает Лешка. – Попробуй рисовать или еще что… Такое, чтобы весь день только о нем и думать.

– А как такое найти??

Лешка морщит лоб. Совсем как дед.

– Подумать надо…

Я терпеливо жду. Незаметно засыпаю, так и не найдя своего дела.

Лешкин класс сегодня учится в первую смену, так что скучать я начал с самого утра. Когда слышаться шаги брата, я даже не прячусь.

Лешка вошел, осторожно оглядываясь, принес с собой пальто в дырках и запах гари.

– Мамы нет?

– Нет… Ты горел?

– Разве заметно?

Еще бы! Ресницы и брови – как облезлая зубная щетка, челка на голове стала рыжей.

Оказывается, мой брат – настоящий герой. Он пожар тушил.

– Идем с Петькой, а в двухэтажке крайнее окно светится. Такие ровные красивые зубцы. Мы сначала думали, что солнце отражается. А рядом народу… Обсуждают, что делать. Кто-то побежал пожарных вызывать. Тут один дядька закричал, что пока машина приедет, весь дом сгорит. Окошко ногой разбил и полез. Мы с Петькой за ним. Дымища… Дышать нечем. Закашлялись и к окну, воздуха набрать…

Я выспрашиваю у Лешки все подробности. Как он своим пальто пламя сбивал. В дверь барабанили изо всех сил, стали ее ломать. Петька пробрался, замок открыл – и упал, надышавшись угарным газом. Тут соседи вбежали, стали в тазиках, кастрюльках, чайниках воду носить. Еще Лешка вспомнил, как ему показалось, будто в комнате кто-то плачет. Подумал, что маленький ребенок. Зажав нос, бросился к двери в комнату, открыл. Оттуда, как снаряд, рыжий кот выскочил, чуть с ног не сбил, и улизнул в разбитое окно. Когда огонь потух, все обнимать друг друга от радости стали. Тут тетя Маруся, продавец булочной, вошла. Оказывается, это ее квартира. Как запричитает: «Что же вы наделали, убивцы! Окошко-то, окошко распластали! И мебель не пожалели… Ой, не могу, как жить теперь буду!» Это вместо благодарности.

Я с завистью смотрю на брата.

– Все, тебе теперь медаль дадут!

– Ну да, – смеется Лешка. – Тетя Маруся нас с Петькой чуть палкой не побила.

– Все равно дадут! – с уверенностью говорю я.

– От мамы достанется – это точно!

Мы осматриваем пальто. Дыры такие, что не скроешь. Лешка засовывает его под кровать. А челку обгоревшую куда деть?

Лешка, обреченно вздохнув, дает мне ножницы и усаживается на стул.

– Режь.

Я стригу его с важным видом, совсем как парикмахер, даже приговариваю сурово:

– Не вертись, пожалуйста, работать мешаешь.

Ровно никак не получается. Не знаю, чем бы моя стрижка закончилась, если бы не послышались мамины шаги. Она с порога ругаться начинает:

– Где этот непутевый? Ну, я тебя! Это надо же, все добрые люди стоят, а его в пекло понесло!

Лешку как ветром сдуло.

Меня мамины слова обижают.

– Он герой, а ты ругаешься.

– Я вам покажу, герои! Еще ты за ним куда-нибудь полезь!

Мама бросается ко мне, но тут из-под кровати брат вылезает, виновато смотрит на маму. Я думал, Лешке сейчас ремнем достанется, а мама его прижимает к себе и плачет.