Валерий Сибикин - Птичий полонез

«Вот тебе, Витя, мой подарок. Он мне большим другом был, пусть и тебе таким же станет. С ним, – засмеялся дедушка, – дальние страны можно изведать, недалеко от дома находясь».

Я теперь не расстаюсь с биноклем. Спасибо дедушке. А ещё за то спасибо, что научил он меня к каждой живинке в природе приглядываться. К каждому кустику, колоску, птичке или лягушке, жучку или комаришке. Ой, сколько, оказывается, у них у всех секретов для нас припасено!

Свидание с природой теперь для меня всегда ожиданьем необычного стало. Ни осенняя слякоть, ни зимний мороз не разочаруют.

Особое состояние души ранней весною. Как долгожданную гостью встречаешь с прилету каждую птаху, как желанных друзей приветствуешь зелёные иголочки проклюнувшихся трав. С трепетом идёшь в ранневесенний лес, и тебя светлой радостью встречают белые ветреницы, голубые пролески, синие в розовых вспышках медуницы…

Тишина в лесу. Торжественная. Но лес не замер. В его обители как нигде ощутишь напор жизни. Вот тарарахнул об сухостоину свою брачную трель дятел. На первое тепло выползли на свои кучи муравьи, и шумно шевелится их толстая шуба. Смотришь на них: «Ой, сколько дел-то у них! Ой, сколько дел…»

Вдруг спугнёт твои раздумья тихое ржанье жеребёночка, да такое жалобное, ну точно, потерял в лесу свою маму малыш. Ой, беда какая. Сердце трепыхнётся – помочь бедняжке. И тут же улыбнёшься невольно: соловей свистун пожаловал. Это его приветственная запевка.

Прошелестит подсыхающей листовой прелью гадюка. Вялая после спячки. А может, охмелевшая от запахов весны, ищет обогретый солнышком сугорок.

Шепчут и булькают из подсевших то тут, то там облаков снега мутные ручейки, посапывает земля, впитывая влагу.

И вдруг заблеет над головой барашек.

– Что за дьявольщина?! – запрокинешь голову. – Кто его туда затащил? И расхохочешься над своей оплошностью: кулик это хвостом любовные страдания выводит. Забирается на умопомрачительную высоту и пикирует, распустив перья хвоста хитрым манером.

Нет, тишина это вовсе не отсутствие звуков, а обворожительная насыщенность ими, побуждающая откликнуться на них каждой клеткой, всем существом, ощутить неуловимые движения жизни, по-особому сейчас понятные тебе и волнующие. Да ведь в тебе тоже идёт обновление, как и в природе.

Всё теперь полно запахов: и поле, и луг, но в лесу они особенные. Здесь духмян даже снег, набрякший, зернистый и не пугающий холодом, а манящий зачерпнуть его пригоршнями, потискать в кулаках, ощущая его ядрёное хруптение и ледяную снежницу меж пальцев, почувствовать, как зайдутся ладони от её густой стужи и вдруг понять со щемящей пронзительностью: а ведь это всё ты делаешь в последние разы в этом году…

Едва заметное движение воздуха шелохнёт свадьбу ветрениц, и будто услышишь сердцем тончайший звон их малюток-колокольчиков.

Всё это раннее утро, лишь шагнул из дома и окунулся в прохладу апреля, меня не покидало предчувствие необыкновенного. И необыкновенное скоро началось.

На пути к лесу заброшенная избушка. Вдруг от неё раздалось пронзительное «кли-кли-кли-кли!»

– Кукушкин перелёт! – вздрогнул я от радости. Этот звук разве оставит кого равнодушным. Но я тут же осёкся: какая кукушка? Ещё и ледоход не на всех наших реках прошёл. А кукушки в наших местах появляются под зелёное кружево берёзовой листвы…

Звук повторился, и я, теперь уже спокойно, вслушался, изготовив бинокль: кто же это так подделывается под кукушку. Правда, у той звук более тревожный, сильный и как-то подкруглён, оттого и чарующ. Но ведь зелёной весной… А сейчас на дворе раздетый апрель. Все звуки в нём резче, глубже всё, первозданнее.

Навожу бинокль на предполагаемое место и вижу: кукушка! Но почему она такая небольшая… И сидит вертикально на бревне дома.

Кукушка вдруг разразилась звоном кли-кли-кли-кли и помчалась вверх по брёвнам, постукивая об них хвостом, как бы отталкиваясь им от них. В бинокль я явно увидел на её ногах по два, как у дятла, отогнутых назад когтя.

«Вертишейка!» – Отлегло от души, и я тут же вспомнил как однажды схватил упорхавшего в куст чьего-то птенца. Птенец тут же взъерошил перья, и как пружиной размахнул свой хвост в моей руке, жёсткий словно деревяшка, немедленно свесил безжизенные крылья, и тут же вытянул до неимоверности шею, закрутив ею и неистово зашипел по-змеиному.

«Змея! – Пронеслось в моей голове и я с ужасом отшвырнул добычу к в куст.

И вот эта знакомая теперь дятел – вертишейка взбегала вверх и вниз по стене избушки, настукивала в её стену и, точно исследуя избушку на пригодность к поселению, выкликала из неё жильцов.

В эту ночь ударил морозец, и тихие места на речушке Агазе перехватило ледком, застеклило зеркальца забережных разливов, а набившаяся на бойких местах пена, загущенная морозцем, превратилась в ослепительную губку и сверкала разноцветьем кристаллов. Моё воображение нарисовало мне не схваченную морозом пену, а картину: что разбрелись это, побросали якоря парусники, сойдясь на неизвестное мне торжество и перекликаясь праздничными огнями.

Тихонько подминая сапогами оконца льда и слушая звонкий его треск, я обнаружил скользящую изнутри льда «повозку» – махонький плетёный крестьянский возок. Стал разглядывать ближайший ледовый окрест. И о-о-о! Да таких «повозок» т-у-т! Все они тащились по различным направлениям, создавая «ярмарочную» неразбериху бестолковость. Вгляделся ближе – так это же ручейники! Точнее, личинки ручейников. Тех самых «бабочек», которые в один какой-нибудь летний денёк неожиданно и тучами появляются над ручьями, озёрами, реками, чтоб так же неожиданно и исчезнуть. Защищая себя от недругов, они делают домики, которые таскают на себе, а в случае опасности прячутся в них.

Делают домики из всего, что подвернётся: палочки, камешки, ракушки… «Мои» вот ручейники свили свои дома из травинок и, деловито перебирая лапками по льду, как по потолку, тащили невесть куда свои домики-возки.

«А может, это чумачьи возы? – заработала моя фантазия. – Развозят по тем заякорённым „парусникам“ хлеба нового урожая. Чтобы хлеба эти потом развезли парусники по разным городам и сёлам».

«Да выдумывают ли сказочники сюжеты своих сказок? – подумалось мне вдруг, глядя на всё это. – Нет. Подсматривают они их у неистощимой на выдумки природы».

Я брёл наугад по берегу, и признаки пробуждения природы сменялись как в калейдоскопе. Вот знакомая полянка кандыков. Присмотришься к лилово-розовым их цветкам и… да ведь цветок кандыка это колокол. И белый язык колокола в центре. Пригляжусь, прислушаюсь… ай радость какая! Этот цветочный колокол звенит на ветру! Тонко и разливчато, только сердцем и уловимо.