Валерий Сибикин - Птичий полонез

Солнце ещё не обогрело землю, и кандыки стояли со сложенными лепестками, похожие на розовые сосульки, с которых, пригрей оно – и застукается о землю ярая розовая капель.

Но будет иначе. Через часок-другой солнышко войдёт в свою силу, и развернутся горделивые кандыки, и загорятся над лесными полянами и пригорками, первыми приветствуя всё пробуждающееся своим обворожительным цветом.

Это уже днями позже вдогонку кандыкам жаром разгорятся калужницы, рассыплет свои жгучие искры волшебница-лекарь медуница, огневым половодьем затопят окрест целительные купальницы.

Я шел-брёл неведомо куда. Солнце уже по-хозяйски взялось за дело, и подплавленный ледок то тут, то там оседал, и его хруст, то краткий как молния, то рассыпистый и переливчатый, всякий раз заставал меня врасплох и заставлял отозваться всем моим существом.

Возле снегового островка взгляд мой поймал… Нет, не может быть! Пробив большую толщу крупитчатого снега, над ним распростёрся крупный и жаркий кандык. Казалось, это горит маленький, но неистовый костёр, расплавляя остатки ещё несколько дней назад лютовавшей зимы.

Не доверяя глазам, я подумал, что кто-то уже тут побывал вперед меня и воткнул сорванный цветок в снег. Но никаких следов человека, кроме моих, вокруг не было. Я попробовал потянуть кандык из снега, всё ещё думая, что кто-то воткнул его. А потом и разрыл снег вокруг кандыка до самой земли. Кандык крепко держался корнем за землю и полыхал над снегом. Весь вид его говорил о стремительном наступлении весны на зиму. И мне представилось вдруг, что лепестки цветка как огненные языки пригнуло той стремительностью, и встречный ветер бросает язык колокола, яростно колотя по тычинкам-звонницам. И гудит этот колокол набатом: весна идёт! Весна! Весна!

«Вот как надо врываться в жизнь!» – понял я, что говорил мне наш сибирский «зажгиснег», – представший передо мною лихой комиссар с боевым знаменем весны в неукротимом наступлении жизни.

Сибирский кандык.

Жаворонки. Горбунова Вероника, 12 лет

Праздник жаворонков приходил в наше село весёлым, взбудораженным. Радостно клекотали ручьи, от снежных сугробов ударяло теплом, ласково пощекатывало лицо солнышко и пригревало распахнутую грудь. Мы, ребятишки, привязывали к шестам испечённых нам из теста «жаворонков» и мчались ватагами на самые высокие места, на сугробы снега, совали шесты в небо и размахивали ими, зазывая Весну, закликая жаворонков:

Накричавшись до хрипоты и до изнеможения намахавшись шестами, с замиранием сердца крошили и разбрасывали по сугробам крошки от испечённых «жаворонков». В одном из них обязательно была запечена «счастливая» денежка. Что творилось с нами, если в такое время и в самом деле раздавалась с неба трель жаворонка! Это же мы зазвали жаворонков!

Под одобрительные восторги взрослых мы кидались брататься, дурашливо валтузили друг друга, топили в снегу, податливом и тёплом.

И отлетали зимние страхи, верилось в чистоту мира, в волшебство. Всё казалось добрым и вечным. И теперь с прилёта первых жаворонков каждый день нёс с собой новые приметы, тревожили сердце неясные ожидания.

Выйдешь в поле или на луг – в каждой ямке, в каждой мочажинке отражается небесная синь, купаются золотые огни, и над всем этим, освещённый солнцем, трепещет жаворонок. И кажется, бегут, бегут от его крылышек светлые волны, расходятся светлые круги, рассыпает он крылышками солнечные блики, сыплет тепло и лад в неодетую весну.

Зеленеющей весной день на день не похож. Столько нового происходит, подмечать не угонишься. Томятся пашни, зыбится и дрожит-мерцает горизонт от восходящих ясных струй, и голосистый жаворонок до изнеможения купается в них, трепещет крылышками, словно плывёт и плывёт он против восходящих тех струй, а сам ни с места. Скатится, упадёт с неба на парной сугорок, отдышится самую малость и снова взвился и завис привязанным колокольчиком, затрепыхал навстречу восходящему течению от млеющей земли. Откуда столько сил в звонком живом комочке, с которым сердце уже прочно связывает неотступность весны. Но вот, словно подхваченный взбурлившей струёй, поплыл и поплыл он ввысь, пошёл и пошёл ввинчиваться в небо, уменьшаясь и пропадая из видимости. И теперь кажется, что звенит и переливается само небо, растворившее певца. И вкрадчиво обоймёт тебя настороженность, неполное доверие обнадёжившей теплом весне. Словно порвалась важная нить, связывавшая жаворонка с весной, он не справился вот, израсходовал силёнки в борении с восходящими струями, и унесли они его к самому Солнцу.

В иные вёсны звенели у нас жаворонки даже лунными ночами. Всё село выходило тогда прислушиваться к чуду. Детвора допускалась к той лунной симфонии наравне со взрослыми. И с этим равенством в нас входила причастность к родной природе, любовь и ответственность за неё. Мы знали о ней всё, что знали взрослые, любовно относились ко всему, что было ими любимо.

В селе нашем благоговели перед птицами. И жаворонки среди птиц занимали особое место. Кто лучше хлебороба знает, что жаворонок не только первовестник пробудившейся от зимы природы, и кроме дух захватывающей песни он ещё и сражается с полчищами вредителей хлеба. А зерно из растущих колосьев не вылущивает, только собирает зерновую падалицу, отбирая её у мышей да сусликов.

Совсем маленьким я воображал себе, что жаворонки живут в хрустальных дворцах под землёй. Туда и скатывается жаворонок с неба. Упал и сомкнулась за ним земля. Я со всех ног в то место, куда скатывался жаворонок. И всё надеялся на чудо: земля почему-нибудь не успеет сомкнуться, и я хоть краешком глаза подгляжу. Но всегда кончалось тем, что я не поспевал добежать. Жаворонок взвивался в небо в стороне от замеченного мною места.

Однажды за совхозной кузницей я кинулся по пустырю к кусту полыни. Туда, обдав меня гудением и чуть не запутавшись в моих волосах, сел большой жук. Зорко высматривая жука, я стал обходить куст. И тут из-под самых ног с шумом вылетел жаворонок и с плачем затрепыхался низко над моей головой. От неожиданности я крепко струхнул, а когда пришёл в себя, увидел возле ног ямку от лошадиного копыта. В ямке натрушена жухлая прошлогодняя трава. На донышке пучок коровьих волос. На том войлочке из коровьих волос четыре землистого цвета яичка в бурую крапинку.