Иштван Фекете - Лисенок Вук

- Спасибо, кум. Сейчас взглянем. - И фонарь направился к Кагу.

Медлить было нельзя. Схватив лежавшую на земле курицу, Каг стал пробираться через бурьян, который, плотно смыкаясь над ним, скрывал его. До него еще долетел какой-то негодующий возглас, да и то едва различимый, - ведь лис трусил уже по середине луга, где зябкие цветы укрылись белым полотнищем тумана.

На краю рва Каг положил курицу на землю. - А я, неблагодарный, еще поносил бедняжку Чирик. Если бы не она, то пришел бы домой с пустыми руками, и Инь не спустила бы мне. Ты, Чирик, была молодчиной, но точно жажда тебя изводила, - сказал он с ехидной улыбкой и напился свежей воды из ручья.

Потом, снова взяв курицу, перепрыгнул на другой берег. К этому времени деревня уже погрузилась в молчание. Сонно тявкала иногда то одна, то другая собака, и луна пробиралась куда-то за лес. Затем бодро, весело зазвонил к заре колокол, и маленькие звездочки, засыпая, сомкнули глаза,

- Не хватает мне еще опоздать. - Лис, отдуваясь, бежал с курицей через лес. Курица была нетяжелой, но ее перья щекотали Кагу нос, и кроме того ему приходилось быть настороже, потому что куриный запах заглушал все прочие.

Деревья в лесу начали уже выплывать из тумана. Где-то у озера нежно щелкал соловей, и серый небосвод в это раннее майское утро постепенно, едва заметно голубел.

Каг мчался с курицей в зубах.

Эх, не то было при холостяцком житье! Тогда курица отправилась бы к нему в брюхо, вслед за Чирик, и он сладко вздремнул бы где-нибудь под кустом. Но теперь прежде всего - дети, и он пускал слюнки, держа в пасти нежную курятину, которая представлялась ему еще более недоступной, чем дикие утки, со свистом разрезавшие над ним воздух. Отцовские чувства пустили глубокие корни в сердце Кага, и он любил свою семью.

Но он был голоден, того нельзя отрицать.

Опустив курицу на землю, он посмотрел по сторонам. Лес постепенно оживал. Громко насвистывал песню черный дрозд, а Каг предпочел бы не слышать резких звуков. Он от души ненавидел Черномазого, который при виде лиса разражался громкой бранью, и тогда все знали, куда направляется Каг.

То здесь, то там шевелились ветки, на которых сидели маленькие птички, но они не представляли для Кага никакого интереса.

- Вас поймать, так на один зуб. - Он повернул в другую сторону. - Да мне до вас и не добраться, - вздохнул он и тут же упал ничком, как подкошенный, потому что прямо на него шел заяц Калан, с глупой мордой и длинными ушами, которые у зайцев особенно приметны.

Калан остановился. Похлопал ушами и, вытаращив близорукие глаза, поглядел направо, налево, точно многое мог увидеть. Но надо отдать должное глазам зайца. Что-то он увидел. Что-то белое, резко выделяющееся среди зелени, омытой росой, - белую курицу.

В яйцевидной голове Калана наконец зародилось подозрение, и он проворно зашевелил ушами.

Дрожа от волнения, Каг прижался к земле. Выглядывая между травинками, он видел: Калан кое-что заподозрил, и знал: заяц ближе не подойдет. Лис ждал лишь, чтобы тот посмотрел в другую сторону. Приготовившись к прыжку, Каг так напряг мышцы, что они чуть не лопнули, и, наверно, покачнул какую-нибудь травинку; так как Калан, чтобы лучше видеть, встал на задние лапы.

Прыгнув, Каг полетел, как стрела, выпущенная из лука, но Калан, оттолкнувшись сильными задними ногами отскочил в сторону и, коснувшись всеми четырьмя лапами земли, помчался от него с бешеной скоростью.

У Калана тоже были детишки. Не тольно ради себя, но и ради них он старался. Пока не кончился кустарник, Каг имел некоторое преимущество, ведь Калан мог бежать пока только по прямой, - и уже чуть не догнал зайца, но тут начался лес с высокими старыми деревьями, и Калан применил старую заячью уловку: бег зигзагом.

С быстротой молнии сворачивал он между деревьями то влево, то вправо, и лис, скрежеща от злости зубами, видел, что заяц на глазах удаляется. Он приложил все свои силы и ловкость. Но тщетно. Тут уже рассвело, наступило утро. Каг остановился.

- Нет мне сегодня удачи, - тяжело дыша, пробормотал он. - Не хватало еще только, чтобы кто-нибудь унес мою добычу. Он пулей понесся обратно и, взяв курицу, побежал к лисьей крепости на берегу озера.

Ему надо было пересечь широкую просеку, возле которой вчера вечером он заставил Инь поесть гуся. Каг не любил широкую просеку: она вся проглядывалась, и там на росистой траве, словно отпечатанные, оставались его следы.

Чтобы осмотреться, он приостановился, и тут - холодная дрожь пробежала по его спине: самая опасная порода людей, егерь с молниебойным ружьем шел по просеке прямо к нему. Следом за ним собака. Егерь что-то мурлыкал себе под нос. А у Кага, спрятавшегося под кустом, мороз пробирал по коже.

Но было бы ошибкой считать, будто он дрожал сейчас за свою шкуру. Нет. В случае опасности - один прыжок, и лиса бы след простыл, к тому же ветер дул в его сторону, и собака ничего не почуяла бы. Другого боялся Каг и недаром.

Егерь теперь громко распевал, и в его песне часто повторялись слова "моя милая." За ним мирно плелась собака; она лишь раз остановилась. Тогда егерь тоже остановился и спросил:

- Ну что, старина?

Собака стояла, дрожа всем телом, и смотрела на какой-то куст. Л Каг думал:

- Ах, надо же быть таким неосторожным дураком, как я!

Егерь приказал собаке:

- Вперед, Финанц!

Она скрылась под кустом и принесла оттуда остатки от вчерашнего ужина Инь, обглоданное гусиное крыло. Виляя хвостом, положила крыло к ногам хозяина.

- Чтоб тебе взбеситься! - ругался про себя Каг; он с удовольствием перегрыз бы собаке горло.

Егерь почесал за ухом и вместо "моя милая" сказал нечто другое, чего Каг не понял, да и к лучшему, что не понял, а потом егерь добавил еще:

- Это гусь мельника. Постой, рыжая бестия!

Но рыжая бестия не стояла, а лежала всего шагах в двадцати от егеря и, если бы была человеком, то схватилась бы руками за голову.

- Ищи, старина! Ищи! - Егерь погладил собаку по голове, и она уже припустилась по следу, по вчерашним следам Инь и Кага, тащивших в нору гуся.

Скрежеща зубами, Каг смотрел вслед ей и егерю, пока они не скрылись на откосе, ведущем к озеру. Несколько раз он вскакивал, горя нетерпением последовать за ними и поглядеть, что они будут делать, но затем вновь испуганно жался к земле - ведь человек в любую минуту мог вернуться, и хотя любовь к семье глубоко врезалась в его сердце, жизнь он любил еще сильней.

Тут уже начала высыхать роса. На цветах жужжали пчелы и уносили на лапках желтые шарики пыльцы. Громко куковала кукушка, и там, где пригревало солнышко, в воздухе струилось тепло. Зеленый дятел скрипел так, как скрипят спицы в быстро вращающемся колесе, и нежно пел удод, чей голос всегда доносится издалека, чуть ли не из минувших времен, и не говорит ни о чем, но если мы его не слышим, то с грустью убеждаемся, что весна прошла.