Бранка Юрца - Родишься только раз

Несчастье научило меня уму-разуму, и я за весь год разбила еще всего одну дощечку.

Сестра Клементина шлифовала нас день за днем, год за годом. И отшлифовала до блеска.

Прошло немного времени, и мы уже сидели на уроках как шелковые.

Сестра Клементина нас многому научила. Она была очень строгая, но наказывала нас редко. Прут, лежавший на ее столе на кафедре, служил ей указкой. За волосы на висках она нас не дергала, не таскала за уши. Девочки, болтавшие на уроках, должны были в наказание стоять за партой. Этому наказанию подвергались все мы. Лентяек, не учивших уроки, запирали после занятий в классе — пусть сидят, пока все не выучат.

Меня сестра Клементина не оставляла после уроков, потому что я всегда с удовольствием выполняла домашние задания. За все школьные годы я ни разу не пришла в класс неподготовленная и никогда ни у кого не списывала, как это частенько делали мои одноклассницы. Занятие это казалось мне попросту унизительным.

Помню, как мечтала я полететь птицей.

Я была маленькая и тощая. И может быть, поэтому была гибкой и верткой, как юла.

Лазала по деревьям, качалась на ветках, кувыркалась на заросшем травой обрывистом берегу Дравы. Чего я только не выделывала — прыгала, вертелась колесом, делала стойку, мостик, но вот взлететь ввысь мне не удавалось.

О, если б вспорхнуть с ветки, как птица! Подняться в воздух без шара и самолета! Унестись в заоблачные дали.

До сих пор не простилась я со своей голубой мечтой. И ничего удивительного — ведь в каждом из нас с детских лет живет неистребимая тоска по чему-то неизведанному и неисполнимому.

Когда я училась в первом классе, у меня был друг М ики. Это был самый мой лучший друг.

Как-то по пути домой я поссорилась и подралась с Дрнулицей.

Из-за чего?

Ну конечно, из-за мела! Из-за крошечного кусочка белого мела, который я стащила в классе. Дрнулица по дороге домой отняла его у меня. Мне же позарез нужен был мел, и я его отвоевала, он был мой по праву. С самым победоносным видом сунула я его в карман пальто и помчалась по улице в сторону дома.

На бегу я оглянулась — Дрнулица плакала. Но ведь мел был моим!

Я бежала, словно подгоняемая дувшим мне в спину резким ветром. Наконец я остановилась, разгоряченная и запыхавшаяся, и опять оглянулась. Дрнулица медленно сворачивала на другую улицу.

Тогда я подошла к деревянному забору, сквозь который виднелись стальные рельсы, и поискала глазами маму, обычно поджидавшую меня у окна. Сейчас на меня смотрели пустые окна.

Я вынула из кармана мел и, выбрав доску пошире, нарисовала на ней мальчика с волосами ежиком, длинными ногами и длинными руками.

Тут послышался мамин голос. Она звала меня из окна второго этажа.

Спрятаться было негде, да и тугой на ухо я не была, так что пришлось идти домой.

Однако я не могла уйти, не бросив прощального взгляда на мальчика. Он подпрыгнул на своих длинных ногах и крикнул:

— Ты! Ты!

— Если хочешь знать, никакая я тебе не ТЫ!

— А кто же ты?

— Я?

— Да, ты!

— Я девчонка.

Мне хотелось, чтоб он звал меня девчонкой, как временами ласково называли меня родители.

— Девчонка? Какое смешное имя!

— Смешное не смешное, но ты меня зови так. А ты кто такой?

— Если хочешь знать, я тебе тоже не ТЫ!

— А кто же?

— Я? Мики!

Надо было уходить. Издалека все еще доносился мамин голос.

— Мики! До свидания! — крикнула я и помахала ему рукой.

Мама встретила меня у дверей.

— Удивляюсь, как это тебе не холодна, — сказала она. — Такой ветер, а ты вся разрумянилась. Погоди-ка, девчонка, я проверю, нет ли у тебя жара.

Мама приложила руку к моему подбородку, потом ко лбу и охнула:

— Ох, ты вся горишь!

Я заболела. Пришлось лечь в постель. Мама тревожилась, а я нисколечко не чувствовала себя несчастной.

Теперь я оказалась в центре внимания. Брат, так и искавший случая меня подразнить, выполнял теперь все мои прихоти. Мама и папа садились на краешек кровати, гладили меня по лицу и всячески утешали. А я вовсе не нуждалась ни в каких утешениях!

Я совсем не скучала, когда оставалась одна. Ведь это только другие думали, что я одна. На самом деле со мной всегда были разные люди и звери. Где я их находила?

Среди пятен и трещин на штукатурке. Бывало, уставлюсь в одну точку, и перед глазами возникают премиленькие зверюшки.

Потом смотрю на вешалку, где висели наши куртки, мамино платье и мой передник. Смотрю я на них, и вот с крюков и со стены сходят маленькие человечки и начинают жить по-своему, вернее, так, как я хочу.

Домашние про них ничего не знали. Это была моя тайна.

— Закрыть дверь? — как-то спросила мама в разгар игры.

— Закрой!

Дверь за мамой закрылась. Я тотчас глянула на вешалку и обомлела — из-под папиного пиджака выглядывал Мики. Вот он спрыгнул на пол, пересек комнату и влез ко мне на кровать.,

— Мики, как ты сюда попал?

— Я тебя звал, а ты не обернулась, ну я и побежал за тобой!

— А как ты забрался в комнату? Тебя никто не видел?

— А я потихоньку! На цыпочках! Шмыг между ног! Шмыг в дверь!

Тут я услышала мамины шаги.

— Пссст!

Микки полез по одеялу. Шмыг! И он стремительно нырнул под шерстяную шаль, которую мама набросила мне на ноги.

Появилась мама.

— Странно, — сказала она, глядя на меня с удивлением. — Мне показалось, что ты с кем-то разговариваешь.

— Мамочка, тебе это померещилось!

Ну разве могла я ей сказать про Мики? Она бы все равно не поверила. Мики — это моя сокровенная тайна!

— Выпей-ка, доченька, чайку, — ласково сказала мама. — Пей, пока горяч. И съешь яичко. А я пойду порежу тебе картошки. Смотри, ты вся горишь.

Мама дала мне чашку горячего чая и вышла.

Только она вышла, как я стала звать Мики. Он выглянул из-под шали, улыбнулся и спросил:

— Девчонка, тут никого?

— Никого, Мики!

Это означало, что, кроме нас, здесь никого нет.

Мики мелкими шажками просеменил по одеялу и уселся на тыльной стороне моей ладони.

— Я очень проголодался, — вздохнул он.

— Я тоже, — сказала я.

Мы вместе съели яйцо всмятку и выпили чай.

Тут дверь неожиданно отворилась и вошла мама. Сердце у меня екнуло — она ведь могла увидеть Мики.

Но Мики, обладавший поразительно острым слухом, юркнул в рукав моей шерстяной кофточки, лишь только она взялась за ручку.

Мама остановилась в дверях. Она очень спешила — картошку надо было нарезать тонкими кружочками.

— Добрый знак, доченька, — обрадовалась она — ты все съела и выпила весь чай!

Лицо мое горело.

Мама подошла ко мне и приложила свою широкую ладонь к моему пылающему лбу.

— Ноябрь на дворе, а у тебя окно открыто. И смотри, не раскрывайся, не то еще больше простудишься…