Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)

- Инга, - окликнула ее Вера, - ты куда?

- Вы же хотели побыть... одна.

- Останься, - сказала Вера.

Инга вернулась в "комнату". Павильон опустел. Артистка и девочка остались вдвоем. Вера опустилась на стул, а Инга медленно прошлась по комнате, села рядом с ней на краешек другого стула и заглянула в глаза артистке.

- Нам бы с тобой в другой картине сниматься, - вдруг сказала Вера. В какой-нибудь веселой и смешной. А эта... такая трудная. Мы с тобой, наверно, делаем все неправильно.

- Наверное, - согласилась Инга. - А вы знаете, как правильно?

- Это знаешь ты.

- Я?

- Ты будешь играть правильно, а я пойду за тобой.

- Я не артистка.

- Ты не артистка. И я хочу тоже перестать быть артисткой. Понимаешь? - сказала Вера. - Инга, ты когда-нибудь болела сильно?

- Я даже лежала в больнице.

- А что делала твоя мама?

- Мама?.. Она стояла под окном.

- Ты откуда знала? Ты же не вставала с постели?

- Я чувствовала, вот и все... Но один раз я решила проверить: может быть, мне кажется, что она стоит? Было уже поздно. Все спали. Горела синяя лампочка. Я встала и чуть не упала... Но я пошла к окну.

- Она была там?

- Она не могла меня обмануть... моя мама. Она стояла! И тогда мне стало ее жаль. Я хотела закричать: "Иди домой!" Но все спали. И окна были закрыты. Я лежала всю ночь и шептала: "Мама, иди домой!" Может быть, она услышит и пойдет? Ей холодно, она устала... Утром я снова выглянула в окно.

- Она стояла?

- Откуда вы знаете? - Большие темные глаза уставились на актрису. Откуда?

- Я бы тоже стояла всю ночь.

- Правда?

Вся группа толпилась за дверью, и все приставали к режиссеру:

- Долго мы их будем ждать?

- Время идет! Скоро конец смены, а ни одного метра не отсняли.

- Может быть, поторопить их?

- Нет!

Карелин стоял у двери, готовый преградить путь каждому, кто попытается проникнуть в павильон.

- Вы ничего не понимаете, - говорил он. - Может быть, сейчас решается судьба фильма.

Потом тяжелая дверь павильона медленно открылась. Инга сказала:

- Мы готовы.

И сразу же все хлынули внутрь, заняли свои места и сразу - аппараты, осветительные приборы нацелились на маленький островок, где было только два человека - Инга и Вера, и никто больше не смел вступить на их островок.

- Будем снимать, - тихо сказал Карелин.

Откуда-то вынырнула девчушка с хлопушкой.

Карелин скомандовал:

- Внимание! Мотор!

Хлопушка хлопнула и исчезла.

И тогда Инга направилась к своей "маме". Она шла медленно, нерешительно, словно под ногами был не пол, а хрупкий, еще не устоявшийся ледок, который мог треснуть. Инга подошла к Вере, легонько боднула ее в плечо и стала тереться об него лбом. Плечо было мягким и теплым, почти таким, как у мамы. И пахло оно чем-то привычным и родным. Инга не слышала, как жужжит пчелиный рой, она забыла, что стоит на маленьком пятачке, к которому прикованы взгляды множества людей. Забыла, где она и что происходит. Только плечо мамы было с ней. Оно поглотило ее, оторвало от всего остального.

- Мама... - прошептала девочка.

Наверно, никто не услышал этого слова. Но оно, так долго не срывавшееся с ее губ, заполнило собой весь мир.

- Мама... - шептала девочка и все терлась о теплое плечо и вдыхала его запах.

12

Когда Инга была маленькой, она не говорила: "Пошел дождь". "Начались точки", - говорила Инга.

Точки появлялись на стекле, на сером асфальте, на черепице соседней крыши. Точки летели с неба - множество маленьких точек. Многоточие. А потом точки исчезали и появлялись потоки. Мостовые превращались в черные реки, по которым, разбрызгивая воду, плыли машины, троллейбусы, трамваи. Безмолвные крыши начинали греметь. А водосточные трубы - серебряные стебли, поднявшиеся от земли до карнизов, - трубили, булькали и извергали маленькие водопады. Пыль исчезала, и все начинало блестеть, словно город покрасили яркими, невысыхающими красками.

Но все начиналось с точек.

Маленькая Инга любила поспать. Отец успевал уйти на работу, а она все спала. И тогда мама будила ее бабушкиной присказкой: "Ранние птички зобик набивают, а поздние только глазки открывают..."

Инга была поздней птичкой.

Летом Инга с мамой уезжала к бабушке в деревню, на берег большого озера, в котором водились угри. Инга называла их ужами, а себя - Королевой ужей. Это мама рассказывала ей сказку про Королеву ужей. А маме когда-то рассказывала бабушка. Вообще жизнь в деревне во многом походила на сказку.

В поле росла горящая трава - неопалимая купина, а под окном стояла береза, которая ночью так сильно пахла молодой смолкой, что Инга находила ее в темноте по запаху.

Рядом с бабушкиным домом жил старый-престарый плотник. Он учил Ингу пилить.

- Тяни пилу до конца, - приговаривал он. - Чтобы все зубья сыты были.

Пила казалась Инге худой и голодной. И сколько ни пилила - никак не могла насытиться.

Еще сосед-плотник любил приговаривать:

- Помирать буду - всем прощу. Только еловому сучку не прощу!

"За что он так рассердился на еловый сучок?" - думала Инга.

В середине лета она с мамой ходила в поле слушать, как поет рожь. Они ждали, когда поднимется ветер и каждый стебелек превратится в струну. Струна-стебелек звенела тихо-тихо...

Это было давно, но почему-то сегодня, шагая по темным осенним улицам, Инга вдруг вспомнила о той поре, когда она была Королевой ужей. Возвращаясь со съемки усталая, она одновременно испытывала необъяснимое облегчение, почти радость. Она не помнила мрачного павильона, в котором собралось много людей. Перед ее глазами стоял светлый островок-комната с желтыми обоями и фотографиями в рамках. На этом островке они были вдвоем: она и Вера.

Как это получилось, что чужую женщину она назвала самым дорогим словом "мама"? Как это слово слетело с ее губ? Почему она не удержала его? Только бы отец не догадался об этом!

Когда Инга думала об этом, кровь приливала к лицу: девочка стыдилась робкого, необъяснимого чувства, которое неожиданно проклюнулось в ней.

Отца дома не оказалось, и Инга облегченно вздохнула. Она скинула промокшие ботинки и надела мамины тапочки - нога у нее подросла, стала почти как мамина. Потом она открыла шкаф и увидела белый халат, который висел среди других маминых вещей. Инга вынула халат и осторожно надела его на себя. Халат доставал почти до пола, а руки утонули в рукавах. Инга посмотрела в зеркало. И покраснела. Потом быстро сняла халат и пошла в ванную. Она развела в тазу мыльный порошок и опустила халат. Она стирала его очень бережно: не терла, а осторожно гладила ладошкой, словно боялась причинить ему боль.

За этим занятием застал ее отец.

- Устроила стирку?

- Да. Я стираю мамин халат.

- Зачем? - отец нахмурился.

- Просто так.

- Ну ладно, - сказал отец и пошел к себе.