Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

— Вы хорошие мальчишки, — говорила она. — И ты, Игорек, и ты, Сереженька… Только… Только с вами нестрашно. А я люблю, когда страшно. Когда дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься.

Как это бывает, Аня не знала, никогда у нее руки не холодели и не становилась она как деревянная. Но она чувствовала, что так бывает. Читала страшные рассказы — «Колодец и маятник», например, или «Убийство на улице Морг» — автора она не помнила — и все ждала, чтобы ей и в жизни что-нибудь ужасное встретилось.

А не встречалось. Другие девчонки хоть двоек боятся, на уроке дрожат, или родителей своих — Аня же двойку спокойно принимает, только рожицу скорчит — мол, не повезло. Папа с мамой ее любят, не дергают, не поучают, верят ей, и она считается в семье самостоятельной и независимой — ничего, считается, с ней случиться не может:

Анка за себя постоит. И действительно, Анка без страха проходила мимо самых опасных компаний, наверняка зная, что здесь есть и знакомые ее, и все считают ее своей — никто на Семи ветрах ее не тронет, и во всем Электрозаводске тоже. Даже словечка оскорбительного вслед ей не пустят, а если что, то она и ответить может. Каждое лето Анка ездила в деревню, к бабушке, и был у нее там один знакомый хороший, который по ее просьбе научил ее браниться самыми последними словами. «Сначала брезгливость была, а потом ничего», — говорила Анка Сергею и Игорю и демонстрировала свое странное умение с таким бесстыдством, что у ребят глаза на лоб лезли, они даже и переглянуться не могли, хотя и сами по этой части были великие мастера, у них на Семи ветрах в мужской компании с первого класса никто иначе и не разговаривал. «Человек все должен сам испробовать, ну все!» повторяла Анка без конца. А то вдруг заявила, что у нее теперь такие планы на жизнь:

— Выйду замуж, буду тунеядкой, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду.

Игорь злился, а Сергей призывал его относиться к Анкиным словам снисходительно:

— Слабый пол, и придираться к ней — кощунство.

Но Игорь придирался. Он постоянно упрекал Аню и за ее намерение ходить по кабакам и за то, что она водится со всякими…

Аня отвечала:

— Мне шестнадцать лет, и я очень хорошо разбираюсь в людях! Я всех людей насквозь вижу!

— Ты — насквозь?

— Насквозь.

— Ладно, — сказал Игорь однажды. — Если ты так, то давай сходим к Жердяю, а потом ты мне про всех скажешь… И посмотрим, как ты насквозь!

— Жердяй?

— Юрка Жердев. Длинный такой, из дома десять.

— А-а, такой… с усиками?

— С усиками, — сквозь зубы подтвердил Игорь. — Студент-вечерник. Пойдем к нему, у него часто собираются.

— Пошли, я люблю, когда меня учат, — беспечно объявила Аня. — Я почему всегда с мальчишками? У них всему-всему научиться можно. Пошли!

Ну что он наделал, Игорь? Завелся, потерял всякое соображение и здравый смысл!

Разве здравомыслящий человек привел бы Анку в гости к Жердяю?

Стоило ему пригласить Аню потанцевать, как она на согласилась, она выдохнула: «Да!» — и первая положила руки на плечи Жердяя, так что он даже удивился.

— Ну, как вам нравится наша жизнь молодецкая, в смысле вечерняя?

— Я такую музыку люблю, — ответила Аня с восторгом. — Я вообще всякую такую жизнь люблю! Я замуж выйду, тунеядкой буду, на иждивении у мужа. По кабакам ходить буду!

Вот как она шутить умеет, не то что какая-нибудь деревенская девчонка, которая только и знает, что за коровой ходить и за курицей!

В квартире Жердяя было именно то, что Анка называла словом «кабак»: полумрак, полумузыка, полунезнакомые люди… И девушки такие… Во всем фирменном. Все это Аня только в кино видала, не знала она, что и у них, на Семи ветрах, такая жизнь идет… вечерняя, молодецкая!

— Не знаю, как вы, Анна, а я больше люблю простую гитару… А из групп — наши. У наших гармония есть, они более мелодичны… А это что? Один только ритм…

— И слов не знаем! — согласилась Аня пылко. — Не поймешь, про что поется. Может, совсем и не про то, правда?

— Может, и не про то, — с намеком сказал Жердяй.

И что это Игорь ей знаки подает, возле магнитофона с мрачным видом сидя? Что он на часы показывает? Ведь рано еще, никто не уходит…

— «Веселые ребята» много записали. — Жердяй обнял Аню, прижал к себе, повел ее медленно. Никто бы из мальчишек в классе не решился так. Ане чуть ли не впервые в жизни было стыдно, но она не сопротивлялась — здесь, у Жердяя, именно сопротивляться было бы стыдно.

— И «Песняры» много записали, — продолжал шептать ничего не значащие слова Жердяй. — А вот «Лейся, песня» — маловато.

— «Лейся, песня»? — Аня ослабела в руках Жердяя, ноги у нее подкашивались, в глазах все мелькало от близости его лица. Что же это такое? Ни ухаживаний, ни записочек, и подруг не подсылал к ней, как в деревне у них делают, а вот так, сразу, с первой минуты… Что это такое?

— «Лейся, песня», — ласково объяснял Жердяй. — Вполне приличный ансамбль. Приходите, Анна, когда-нибудь… Послушаем «Лейся, песню»… Придете? Обещаете?

А пленка на магнитофоне — без перерыва. Ни минуты отдыха, одна мелодия кончается — сразу другая. Аня и остановила бы это бесконечное брожение в полумраке, в обнимку, но боится, что она упадет. Просто умрет она без рук Юры Жердева. Какая, оказывается, жизнь бывает! Вот знала она, знала, ждала!

— Вы говорите — «Анна». — Аня тоже на «вы», впервые она на «вы» с молодым человеком. Это взрослых волнует сердечное «ты», а Пугачевой Ане именно «вы» в новинку. — А меня все Анкой зовут, или по фамилии, или Анка-хулиганка… А в детстве Нюрой звали и даже Нюшкой… Я будто и забыла, что я Анна, — говорила Аня чужим, незнакомым ей самой голосом, и так умно говорила она. С Юрой Жердевым такой умной себя чувствуешь!

— А мы все забыли свои имена, — с грустью философствует Юра Жердев. — Не знаем, кто мы и на что способны…

В каждом слове у него намек, и так жутко-радостно от его намеков! Да подхвати ее сейчас Жердяй на руки, да понеси он ее далеко-далеко — Аня и не шелохнулась бы, только прижалась бы к нему, бесконечно чужому и такому близкому.

Игорь все-таки улучил минутку, отозвал Аню в сторону, отвел в прихожую и попытался объяснить, что происходит, как на нее все смотрят, что о ней шепчут. Но Аня даже и не слышала его, не видела. Кто он? Разве они знакомы?

— Ну и что же, что я с тобой пришла? Я тебе сколько раз говорила и Сергею: не ваша я девчонка, и нечего за мной контроль устраивать!

Напрасно Игорь напоминал ей, что она всех насквозь видит, намекал на репутацию Жердяя — Аня смотрела в комнату, где Жердяй с другой танцевал, и не могла отвести от него глаз.

— Иди, все равно я с тобой домой не пойду! Я эти ограничения не люблю!

И тут Игорь увидел, что Аня неузнаваемо изменилась за этот час в доме Жердяя. Когда они шли сюда, она была совсем свой человек, а теперь? Голова поднята, глаза блестят, красота какая-то новая появилась… И воротничок на платье то и дело поправляет незнакомым Игорю женским движением, и светится вся, — но чужим, странным светом взрослой женщины светится… Вот она какая, оказывается, когда с другим! Кто он перед ней? Кто он перед Жердяем, с которым она так счастлива?