Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

Игорь Сапрыкин схватил куртку и бросился вон.

Такие катаклизмы и землетрясения, гибель цивилизации и всемирное обледенение… Попробуйте, скажите Игорю, что это все мелочи жизни, чепуха, что жизнь длинная и еще много всякого будет в ней, — так он вам и поверит, как же. Разве он не сам видел Анку, эту дурочку, нет, эту дуру набитую — разве он не сам видел ее в объятиях чернявого Жердяя, студента-вечерника? И разве он не сам привел Анку в почти не знакомый ему дом, к Жердяю, с которым у него и дел-то было — пластинку перекупить или кассету магнитофонную достать?

Перед уроком биологии Сергей сказал:

— Хочешь, я этого Жердяя?.. Видел я его, ножки тоненькие.

— Не поможет, — уныло говорил Игорь. — По-моему, у нее не хватает. — Он повертел пальцем у виска.

— Хотя сейчас такие стали попадаться, — профессионально рассуждал Сергей, — худые, а жилистые. Скрутит и «ой» не скажешь.

Вошла биологичка Раиса Федоровна, потребовала, чтобы все встали как полагается:

— Ну что это — мы в девятом классе не умеем вставать! Книги листать всё!

И вызвала, как нарочно, Игоря!

— Расскажите, Сапрыкин: какие факты свидетельствуют о происхождении человека от животных?

Ну что в мире творится? Ну при чем тут факты о происхождении?

Если бы Игорь сидел, обливаясь кровью, или с выбитым глазом, или с переломанными руками — стали бы его спрашивать о происхождении человека от животных? Но у него же сердце разбито, душа кровью обливается, он глухой и немой — и его же еще и вызывать, его же еще и мучить?

— В ухе есть извилины, — тосковал Игорь у доски, — которые человеку не нужны. Не нужны они человеку в ухе… Не нужны…

— А где нужны человеку извилины? — поинтересовался Фокин.

— Фокин! Вот если бы вы так же бойко отвечали у доски, как болтаете за партой, вот это была бы сенсация!

— Рождается с хвостом или с волосяным покровом, — корчился Игорь.

Не мог же он сказать Костиной, что он давно уже уроков не учит, а биологию — ни при какой погоде; что его давно уже на других уроках и не вызывают, предоставляя ему возможность по пять-шесть часов в день тупо смотреть в парту и доходить до такого состояния, что даже на переменах он не оживлялся; что было неписаное правило, тайно заключенный договор — он, Игорь Сапрыкин, никому не мешает и честно списывает все контрольные и домашние работы, чтобы учителя могли за него отчитаться при случае, а учителя, в свою очередь, не досаждают ему требованиями учить уроки и рассказывать про химизм доменного процесса, треугольники, английские глаголы, Наташу Ростову и про разные там атавизмы и рудименты в теле человека! Договор же есть! И все соблюдают его строго!

Одна эта старомодная Раиса Федоровна, на пенсию скоро, а все не может понять правил новой школы и все вызывает зачем-то, себя мучает и людей мучает…

Но нет, она тоже новые правила понимает! Четверку поставила! Тоже и ей нужны четверки в журнале!

Урок биологии — это клуб занимательных встреч. Костя с Машей шепчется, технари в шахматы играют, Толик Зверев читает, уютно положив книгу на парту и локоть на парту же, супруги Поповы смотрят в глаза друг другу, шепчутся любовно, и Вика просит Юру сегодня не приходить к ней, а он настаивает, а она говорит: «Юра! Я сейчас на тебя обижусь!» Саша Медведев пристает к Гале Полетаевой, а она отмахивается от него, она занята, она обсуждает с Аней Пугачевой важные ее дела. Аня описывает красавца Юру Жердева:

— Подбородок вытянутый, тут усики такие, вот так идут, вниз, и нос с горбинкой!

— Нос с горбинкой — значит, мужественный, — объясняла Галя Полетаева.

— А страшно с ним, Галь… Ну до того страшно! Дух замирает, руки холодеют и вся как деревянная становишься.

— Как деревянная — значит, любишь, — объясняла Галя Полетаева.

На перемене Игорь отозвал Аню в сторону. Но разве теперь от нее добьешься толку? Хоть умри. Девчонка чем от мальчишки отличается, понимал теперь Игорь: парень хоть враг тебе смертельный, а все же к нему пробиться можно, поймет. А девчонка — раз! — закрылась — и не достучишься. Ни капли надежды!

— Ну что ты «должен со мной поговорить», — передразнивала Анка Игоря. — Ну что? Я каждое лето в деревне, так я видела! У нас в деревне тоже так вопрос ставят: «Ты моя девчонка» — только ему улыбайся, только с ним в кино…

На этом Аня стояла твердо: не позволю свою свободу стеснять! Деликатную тему насчет Жердяя она обходила, но на самую принципиальную высоту поднимала вопрос о праве человека ходить, с кем ему вздумается.

— Даже обидно! Как на собственность смотрят, как на вещь! Даже на мотоцикле нельзя ни с кем прокатиться! А мотоциклы — моя страсть!

— Да катайся, кто тебе мешает? — угрюмо говорил Игорь. — Вот скоро подсохнет…

— Знаю я твою тарахтелку! Как заведешь, вся милиция сбегается!

— Та-ак… А у Жердяя твоего? «Ява»?

— А почему ты его так называешь — Жердяй? А если я тебя начну обзывать, тебе понравится? И вообще, почему я должна перед тобой отчитываться? Перед мамой не отчитываюсь, перед папой не отчитываюсь, перед учителями не отчитываюсь, а перед тобой должна?

Но от всех этих страданий, от того, что знала Аня, что поступает дурно, она вдруг расплакалась, не стесняясь Игоря, и уткнулась, плача, ему в грудь.

— Игорь…. Игорек… Ну что же я — совсем? Я умею в людях разбираться… Только… Ничего, что я тебе скажу? Можно, я скажу? Я никому, только тебе… Я, Игорек… Я его люблю…

Провалиться бы Игорю, испариться! Или нет, пусть это продолжается всю перемену, все уроки и всю жизнь — пусть Анка вот так и стоит, обливает слезами его серый буклевый пиджак, плачет и объясняется в любви. Нужды нет, что не ему она объясняется, кому-то другому, а все-таки — в любви!

Игорь утешал Аню, как мог, и наконец сказал:

— А может, тебе еще кого-нибудь полюбить? Другого какого-нибудь?

Он вовсе не имел в виду себя и не предлагал себя в качестве другого. Игорь не Жердяй, он никогда не говорил намеками, он сказал именно то, что хотел сказать: любого другого, только не Жердяя!

Аня всхлипнула и успокоилась поразительно быстро:

— Смешной ты, Игорек. До чего вы все маленькие — ужас!

…Такая история с этой любовью, дети. Никто в ней ничего не понимает, потому что если бы она была понятна, то была бы она не любовь, а что-то иное.

Теперь жизнь Ани Пугачевой измерялась одним: свиданиями с Юрой Жердяевым, студентом-вечерником.

Она была счастлива. Она нашла своего героя. Еще недавно они разговаривали с Галей Полетаевой, и Галя сказала: «Прости меня, но я лично никогда не поверю, что кто-нибудь может повесить на стену портрет любимой и всю жизнь молиться на него. Я вообще не могу понять, как может один человек молиться на другого! Вот мне и действует на нервы вся эта классика, вся эта литература».