Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

Каждый день, лишь кончались уроки, Игорь выводил свою тарахтелку из квартиры, спускал ее по лестнице, и, как патрульный или как шпик последний, иногда презирая себя, иногда ненавидя себя, но ни на мгновение не расслабляясь, мотался он по городу, ездил за Анкой и всюду ее провожал. Молча, насупившись, встречал ее возмущение, крики и брань. И не было силы на свете, чтобы остановить его. Даже на уроках он зорко следил за Анкой, как старорежимная классная дама, и однажды на уроке математики, когда Фокин решал задачу на доске, а математичка Клавдия Петровна ходила вдоль рядов и приговаривала: «Невидимые линии пунктиром… Пунктиром… Пунктиром…», Игорь перехватил Анкину записку к Ларисе Аракеловой. Вот он до чего опустился! Сергей, все это видевший, сурово осудил его, но Игорь решительно развернул записку.

Аня просила у Ларисы какую-то «вяз. кофт., о кот. мы гов. — оч. оч. оч! Только на суб.!».

Значит, в субботу…

В субботу космическая машина Игоря протарахтела по узкой шоссейке и стихла у первой развилки. Одного только боялся Игорь, устраивая засаду: чтобы не ошибся он ii чтобы Жердяй не изменил обычный маршрут, о котором он однажды рассказывал в компании, где и Игорь был. До двенадцатого километра, а там направо, в лесок, на укромную полянку.

Но все шло, как по расписанию. Жердяй с Аней стрелой пронеслись мимо Игоря на сверкающей красной «яве».

Аня была совершенно счастлива в этот день. Настоящая жизнь началась у нее, и хорошо, что не послушалась она ни Игоря с Сергеем, ни Гали Полетаевой, которая нерешительно сказала, что все-таки не стоит с Жердяем ходить, ни совести своей, глухих и тяжелых предчувствий.

Ни перед кем она не отчитывалась, никого не боялась — свободна!

Когда они встретились после школы, как договорились, и Юра протянул ей каску, Аня расшалилась и заявила:

— Нет, без берета я не поеду!

Жердяй сказал, что можно каску на берет надеть, но Аня лукаво заспорила:

— А если он останется под шлемом, то как узнают, что это я?

Жердяй во всем ей уступал, во всем! Ему даже в удовольствие ее прихоти исполнять, он просто молится на нее!

Ни слова не говоря, он снял ремень и хитрым образом прикрепил красный беретик поверх мотоциклетной каски.

И вот он крепкими руками ведет мощную машину, а за ним величественно восседает Аня в шлеме, поверх которого надет берет, прихваченный жердяевским поясом так, что пряжка пришлась под подбородок. Мигом выехали из города, и теперь Аня летит по шоссе за широкой спиной Юры Жердяева.

Но только успела Аня подумать о том, что наконец-то и Сапрыкин от нее отстал, как услышала она ненавистный треск позади. Испорчена поездка, испорчена вся жизнь Ани!

Жердяю на своей «яве» легко было уйти от Игоря — и откуда только он взялся на этой пустой шоссейке? С неба, что ли, свалился? Десант? Надо же кончать с этим парнем!

Жердяй не любил, очень не любил, чтобы кто-нибудь становился на его пути. Пошутили — и достаточно.

Жердяй ссадил Аню у автобусной остановки под бетонным навесом и велел ей ждать.

— Ну ты подумай, а? — говорила Аня, чувствуя себя виноватой перед Юрой.

— Да ты не беспокойся, Аня. Я его попрошу, он уедет. Или приглашу с нами… Ты не возражаешь? — спокойно сказал Жердяй и вновь вызвал восхищение у Ани. Вот человек!

Жердяй разогнал «яву» и пошел навстречу сильно отставшему Игорю.

А Игорь — прямо на него и, кажется, не собирается сворачивать или останавливаться, чтобы мирно поговорить.

Ладно, посмотрим, у кого нервы крепче.

Два ездока, сближаясь, посылали друг другу проклятья.

Черный шлем Жердяя охватывал клубок досады, холодной злобы и дальновидного расчета.

Оранжевый шлем Игоря разрывался от ненависти, презрения и восторженного предчувствия неминуемой гибели.

Игорь меньше всего боялся за свою жизнь, и не нужна была ему жизнь. Все воспитание на Семи ветрах держалось, если говорить очень коротко, на том, что своя и чужая жизни ничего не стоят. Игорь знал, что не свернет, но он был на пять лет моложе Юры Жердева, он был еще весь пропитан семьветровским духом и потому не ждал и не надеялся на то, что противник его свернет. Он знал, что Жердяй едет его убивать. Ну что ж… Игорь замер в ожидании страшного удара и что есть силы вцепился в высокий руль своей тарахтелки.

Ах, Каштанов, дорогой мой Алексей Алексеевич, что же вы наделали, неразумный вы человек, недалекий человек!

Зачем же вы раньше времени разбудили энергию своих воспитанников — еще до того, как появился у них жизненный опыт и хоть малейшая способность к расчету и предвидению? Зачем внушали им высокие идеи об отношении человека к человеку, об ответственности за товарища? Зачем проводили свои «вечера горящих сердец» — и вот зажглось, горит юное сердце, и катится Игорь навстречу своей гибели. А жизнь, которую ему предстояло прожить? Кто ее проживет за него? Почему, за что, постановлением какого суда обрывается она?

И есть справедливость в том, что вам придется сурово ответить за жизнь Игоря Сапрыкина, дорогой Алексей Алексеевич. Никто не скажет: непредвиденные обстоятельства. Скажут: надо было предвидеть! Вам детей доверили, а вы? Вот они, плоды опасного свободомыслия… Закрыть, немедля прекратить все эти коммунарские дни («Почему — коммунарские? Какая еще коммуна? Где — коммуна?»), всю эту «кучу малу» («Что за выражение? Что он себе думал? На поводу у детей идет!»), всю эту «шамонь» («Нет, вы только подумайте! Труд на заводе они называют „шамонью“!»). Прекратить все это самодеятельное творчество!

А самого Каштанова…

Летел навстречу гибели Игорь Сапрыкин, шли последние секунды молодой жизни. А вместе с ним погибают на наших глазах Каштанов, Каштанова, Фролова Наталья Михайловна — директор больше всех виноват. И погибает идея Каштановых. Не оправдала себя идея, никому она не нужна, если из-за нее люди гибнут.

Дети! Дети! Во всех своих приключениях и происшествиях оберегайте и свою жизнь! Каждый из нас имеет право не думать о себе, но нельзя не помнить о тех, с кем спаяна, слита, кровоточащими нитями связана наша жизнь.

Но все это будет потом — широко разойдутся круги от этого поединка на шоссе.

А пока что на весь мир печально тарахтит тарахтелка, мчится Игорь на верную смерть ради Анки, и уже болит все его тело, руки-ноги переломанные заранее ноют в тоске, разбитая голова гудит невыносимо, и сердце почти остановилось еще до того, как должно было остановиться оно навсегда.

В последнюю долю секунды Жердяй едва заметно вильнул рулем и, точно рассчитав, словно он не в смертельной гонке, а в бильярд на деньги играет, ударил Игоря так, что тот вылетел с машиной за кювет, и над черным полем по обе стороны шоссейки, где только что гремела какофония двух столь несхожих и несогласных ревов, звучал теперь только мерный, гармоничный гул красной «явы».