Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда

Эсфирь слышала, что скоро во дворец снова должна была прибыть мать Артаксеркса и на этот раз вовсе не со своей престарелой спутницей Аместрида везла показать царю четырнадцатилетнюю Дамаспию, подросшую дочь Мардония, не скрывая, что мечтала бы видеть её настоящей персидской царицей, той, кто станет матерью наследников трона. Должно быть, до неё донеслись слухи об иудейском происхождении Эсфирь, и Аместрида была настолько возмущена таким известием, что решила действовать безотлагательно.

Но ещё более убийственной была новость, которую по секрету сообщила Эсфирь одна из самый верных служанок: якобы, на этот раз Артаксеркс с большим нетрпением ожидал приезда матери, а особенно - юной и хорошенькой Дамаспии... Никогда невозможно понять до конца, что у царя было на уме, но зачем-то совсем недавно он распорядился навести порядок в женском доме Шаазгаза, приказал сменить убранство комнат на более пышное, исчислить женщин и сравнить их количество с гаремами своих князей и наиболее знатных персидских вельмож. Похоже, несмотря на благоволение к царице, Артаксеркс вовсе не собирался возвращать Эсфирь назад во дворец, и считал, что она должна быть счастлива, что он поселил её в доме Амана и предоставил свободу, как знатной княгине.

Ничего невозможно было понять, - у Эсфирь голова шла кругом от всех этих событий и быстрых перемен.

Но все же он наступил, двадцать первый день адара, когда Мардохей постучался в двери её комнаты, и вид у него был, как у путника...

3.

...который в одиночку преодолел пустыню.

Мардохей пришел в дом Амана под вечер и вид у него был непривычно изможденный и болезненный, как у путника, который в одиночку преодолел пустыню.

Едва взглянув на него, Эсфирь не смогла найти ни одного слова, чтобы высказать вслух свой гнев, а только еле слышно вздохнула.

- Где ты был, Мардохей? Ты собирался в путь? - спросила она тихо.

- Я был в пути, - поправил Мардохей царицу.

- Но... значит, ты уже вернулся?

- Можно и так сказать, Гадасса. Да, можно сказать, что сегодня я вернулся.

- Что все это значит? - не выдержала Эсфирь.

- Только то, что я сказал, Гадасса, - спокойно сказал Мардохей таким же строгим голосом, как беседовал с ней в прежние времена, когда Эсфирь вовсе не была царицей, а жила воспитанницей в его доме.

Он и называл её теперь прежним, иудейским именем - Эсфирь это сразу заметила, потому что успела отвыкнуть от него.

Она почувствовала, что в чем-то сильно провинилась перед этим человеком, который был ей и за отца, и за брата, и за учителя, раз он так с ней теперь разговаривает. Но - в чем?

Эсфирь низко опустила голову и спросила:

- Ты за что-то гневаешься на меня, Мардохей? Почему ты так долго не приходил во дворец? Ведь я звала тебя и каждый день ждала, когда ты придешь.

- Я не мог пройти через дворцовую площадь к твоему дому. Там очень сильно смердило...

Мардохей медленно, с неохотой произнес эти слова, но для Эсфирь они все равно прозвучали неожиданно резко.

- Ты о чем? Я не понимаю тебя.

- О десяти сыновьях Амана. По всему городу разносилось зловоние от их тел. Я дожидался, когда их снимут. Сегодня их предали земле.

- Но разве тебя не радовал вид твоих заклятых мертвых врагов? Я слышала, что некоторые их иудеев плясали под деревьями от счастья, и думала, что ты - среди них...

- Нет! - которотко ответил, почти выкрикнул Мардохей, и брезгливо сморщился.

- Погоди, Мардохей, я и впрямь ничего не могу понять, - сказала Эсфирь почти спокойно и терпеливо, как привыкла разговаривать со своими наиболее бестолковыми служанками. - Да, все правильно, на площади висели тела десяти сыновей Амановых - десяти негодяев, которые столько лет издевались над иудеями и над другими народами. Своей волей я нарочно приказала не снимать их несколько дней, чтобы все их увидели и знали, что будет с каждым...

Но Эсфирь не договорила, наткнувшись на жесткий взгляд Мардохея.

- Что-то не так? - спросила она своего бывшего воспитателя. - Говори же и ничего от меня не утаивай, как прежде...

- Так делают только варвары, - сказал Мардохей. - У иудеев не принято так поступать даже с врагами. Когда Иисус Навин казнил пятерых царей, он тоже сначала повесил их на пяти деревьях, и все они висели до вечера. Но вечером, при заходе солнца, он снял их тела с деревьев, положил в пещеру и завалил вход большими камнями, потому что именно так велел делать Господь, запрещающий своему народу впадать в излишнюю мстительность. Он так завещал нам через праведных: "Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, а нужно предать его погребению в тот же день. Потому что проклят перед Богом каждый повешенный на дереве, и не нужно оскорблять им лицо земли." Я знаю, что цари персидские и мидийские любят выставлять на кольях отрубленные головы побежденных, и вывышивать на всеобщее обозрение висельников, но для иудеев это грех великий. Мы должны помнить, что мы - народ избранный, который не должен принимать для себя обычаи других племен. Наш Бог не желает видеть такой мерзости, которая была устроена на площади по твоему приказу, да я и сам не мог спокойно спать, и даже не мог тебя видеть...

- Ты прав, Мардохей, - помолчав, согласилась Эсфирь. - Теперь на мне лежит грех десяти, и я должна его отмолить...

- Но не за десять, а за триста человек ты должна теперь молиться день и ночь, Гадасса! - возвысил голос Мардохей, и Эсфирь только теперь заметила, что он с трудом сдерживает слезы.

- Что ты хочешь этим сказать? Разве у Амана Вугеянина было триста сыновей, достойных смерти?

- Но разве не по твоему приказу было и на второй день устроено в Сузах побоище? - спросил Мардохей. - Разве не ты приказала продолжить войну в городе ещё и на следующий день, когда страшный для нас тринадцатый день адара склонился к ночи? Ведь в злостном указе Амана ничего не было сказано про этот день, ты сама, сама не смогла или не захотела остановиться и пользуясь своим положением во дворце продлила войну!

- Как ты смеешь говорить мне сейчас все это! - возмутилась Эсфирь, и обида на Мардохей вскипела у неё в сердце с прежней силой. - Ведь не ради себя и собственнной радости обратилась я к царю с такой просьбой, а чтобы те из моих братьев, кто ещё не управился со своими врагами, смогли ответить за себя! Какие ещё преступления придумаешь ты для меня?

- Триста человек, - повторил упрямо Мардохей. - Или для царицы этого мало? Мало кто из наших врагов в четырнадцатый день собирался продолжать погромы, но зато самые воинственные из иудеев, распаленные ненавистью и злобой, смогли беспрепятственно выместить свой гнев. А ведь тех смертей, которые случились во второй день, могло и не быть, Гадасса. Ты поддалась страсти мщения, но нельзя поддаваться своим страстям, я много раз говорил тебе это, когда ты была у меня на воспитании, и учил не только словами.