Жан Лафонтен - Басни

185. Два Человека и Клад

(Le Tresor et les deux Hommes)

Бедняк, которому наскучило поститься

И нужду крайнюю всегда во всем терпеть,

Задумал удавиться.

От голода еще ведь хуже умереть!

Избушку ветхую, пустую

Для места казни он поблизости избрал,

И, петлю укрепив вокруг гвоздя глухую,

Вколачивать лишь в стену стал,

Как вдруг из потолка, карниза и панели

Червонцы на пол полетели.

И молоток из рук к червонцам полетел!

Бедняк вздрогнул, остолбенел,

Два Человека и Клад

Протер глаза, перекрестился

И деньги подбирать пустился.

Он второпях уж не считал,

А просто так, без счета,

В карманы, в сапоги, за пазуху наклал.

Пропала у него давиться тут охота,

И с деньгами бедняжка мой

Без памяти бежал домой.

Лишь он отсюда удалился,

Хозяин золота явился:

Он всякий день свою казну ревизовал;

Увидя ж в кладовой большое разрушенье

И всех своих родных червонцев похищенье,

Всплеснул руками и упал,

Лежал минуты две, не говоря ни слова,

Потом, как бешеный, вскочил,

И петлею себя с досады удавил.

А петля, к счастию, была уже готова...

И это выгода большая для скупого,

Что он веревки не купил!

Вот так-то иногда не знаешь,

Где что найдешь, где потеряешь;

Но впрочем верно то: скупой как ни живет,

Спокойно не умрет.

Измайлов.

Заимствована из эпиграмм знаменитого римского поэта VI в. по Р. Х Авзония (Decimus Magnus) (309-392). Басня переведена на русский язык, кроме Измайлова, Сумароковым ("Скупой").

186. Мартышка и Кот

(Le Singe et le Chat)

Каштаны жарились в печи на угольках;

Мартышка на полу перед огнём сидела

И пристально на них глядела,

А Кот лежал у ней в ногах.

-Что, Васька,-говорит Мартышка.

Достань каштана два, так будешь молодец!

-Да, лапу обожги! нет, я ведь не глупец!

-Э! неженка какой! трусишка!

Трус! трус!- Вскочил мой Кот, в дугу себя

согнул,

На лапки задние у печки приподнялся,

Переднюю к каштану протянул,

Ожегся и назад подался;

За дело принялся опять:

То лапку к уголькам протянет,

То прочь ее, а там другою трогать станет,

И вытащил он так уже каштанов пять.

Каштаны Васька вынимает,

Мартышка же их подбирает,

Облупит, да и прямо в рот.

Вдруг, на беду, слуга идёт.

Плутовка наутек, а Кот не догадался:

Работою все занимался.

Слуга на цыпочках к мошеннику подкрался,

Да за уши схватил и ну его таскать.

Кот бедный от побой, как мертвый, протянулся,

Насилу через час очнулся,

И полно с той поры без пользы воровать.

Мартышка вот умна: не обожглась, не бита,

И сыта;

Мартышка и Кот

А Васька глуп, так с ним случилася напасть...

То ль дело для себя украсть!..

Измайлов.

Из "Апологии Федра" Ренье (Regnerus) (прим. к б. 183). - Басня Лафонтена дала сюжет для двух комедий: "Bertrand et Raton", Скриба, и "Le marron du feu", Альфреда де Мюссе. На русский язык, кроме Измайлова, басню переводил Сумароков ("Мартышка и Кошка"); указывали также на сходство ее, хотя и отдаленно, с басней Крылова: "Два мальчика".

187. Коршун и Соловей

(Le Milan et le Rossignol)

Однажды Коршун, вор известный,

Всех петухов и кур в селе перепугал.

Но ребятишек крик разбойника угнал

В дубраву. Как назло, там Соловей чудесный

В объятья хищнику попал.

Глашатай вешних дней просил себе пощады:

"Что толку съесть того, в ком лишь одни рулады?

Прослушай песенку мою,

Освободи меня скорее!

Тебе спою я о Терее

И о любви его спою..."

-А кто такой Терей? Знать, лакомое блюдо

Для нас, для коршунов?.. -О нет! то прежде был

Влюбленный царь: отсюда

Песнь страстная моя. Его безумный пыл

Мне чувство сладкое внушил

И трепет страсти безрассудной;

Потешу я тебя такою песнью чудной,

Что в восхищенье ты придешь:

Всем любо пение мое и неги дрожь

В любовном гимне...

Тут Коршун перебил:-Хорош!

Недурно сказано! Я голоден, а ты мне

Свой голосок суешь...

-Знай, я беседую нередко и с царями.

-Ну, если попадешь к царю в объятья, пой,

Морочь его тогда своими чудесами;

А коршунам рулад не надо, милый мой:

Ведь у голодного-то брюха

Нет уха!

П. Порфиров.

Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). -Относительно царя Терея см. прим. к б. 57. На русский язык басня была переведена отдаленно Сумароковым ("Коршун и Соловей") и Жуковским ("Сокол и Филомела").

188. Пастух и его Стадо

(Le Berger et son Troupeau)

Что ж это? Неужель таков уже обычай,

Что волку каждый раз из стада моего

Хотя одна овца достанется добычей!

Что за глупцы от волка одного

Их больше тысячи - спасти мне не сумели

Бедняжечку Робэн! по городу она

За мною бегала. На звук моей свирели

Мне откликалася. Послушна и умна,

Она меня блеянием встречала

И издали меня от прочих отличала.

Ах, бедная Робэн!"

Оплакав так ее,

Речь к Стаду стал держать пастух Гильо.

Овец, баранов, всех, до маленьких ягнят,

Он умолял волкам не поддаваться:

Их больше тысячи! И, если захотят,

Они с волками могут потягаться!

Тут все клялись во имя общей чести

От страха не бежать и всем держаться вместе.

- Мы волка задушить сумеем, господин,

За то, что погубил он милую Робэн!

Сказали все. - Клянемся головой!

Гильо поздравил их с решимостью такой.

Но только сумерки сгустились, вдруг смущенье:

Почудился всем волк. Кому и было лень,

Всяк бросился бежать в паническом смятеньи.

А это был не волк, а только тень.

Солдаты трусы -им сродни.

Как звери хищные, они

Готовы биться бы с врагами;

Но лишь опасность - и бaaoo

В смятеньи все. Напрасный труд

Их удержать примером иль словами.

А. Зарин.

Из сборника Абстемия. -Имя Робэна взято Лафонтеном у Рабле. Купец у него говорит Панургу: "Вас зовут Робэн-баран. Посмотрите на этого барана, его тоже зовут, как и вас, Робэном".

189. Две Крысы, Яйцо и Лиса

(Les deux Rats, le Renard et l'Oeuf)

(Г-же де ла Саблиер).

Ириса! петь хвалу всегда желал я вам,

Но вы певцов отвергли фимиам;

На смертных остальных вы непохожи в этом,

Желающих всегда хвалений быть предметом;

Красавицам, монархам, божествам

Влечение подобное пристойно,

И осуждать его здесь было б недостойно.

Напиток сладостный, волшебный нектар тот,

Который издавна певцами прославляем,

Каким земных богов мы часто опьяняем

(Охотно от него сам Громовержец пьет),

Ириса, похвалой зовется тот напиток.

Вы предпочли ему приятный разговор,

Предметов для него всегда у вас избыток,

Вам даже изредка любезен милый вздор

(Хотя последнему никто бы не дал веры);

Но свет в сужденьях близорук.

По мненью моему, и шутки, и химеры,

В беседе кстати все - от вздора до наук,

Все быть должно предметом разговора.

Дары свои так рассыпает Флора,

Но всякому цветку - его черед: