Жан Лафонтен - Басни

(Никак не более), и умничать совсем

Я воспретил бы обезьянам всем.

Что до людей - все были б мною

Наделены они душой двойною:

И душу первую я дал бы мудрецам,

Животным, детям и глупцам,

Всем без различия живущим в этом мире;

Вторая - более возвышенно чиста,

С душою ангелов носилась бы в эфире:

Им родственной душа была бы та,

И на свое начало не взирая,

Бессмертие стяжала бы она.

Но дщерь Небес - душа вторая,

В года младенчества пуглива и нежна,

Мерцающим лучом была б во мраке этом,

И разум вспыхнул бы с годами ярким светом,

Пока бы наконец не удалось ему

Материи рассеять тьму,

Которая по век и с силой неизменной

Царила бы в другой душе, несовершенной.

О. Чюмина.

Это произведение Лафонтена все направлено против учения Декарта об автоматичности животных. Предполагали, что оно написано по просьбе г-жи де ла Саблиер. Но, страстный наблюдатель животных, баснописец не нуждался в просьбах, чтобы быть против этой односторонности картезианизма. Источник самого рассказа о двух крысах и яйце неизвестен. В середине стихотворенья Лафонтен говорит о польском короле Яне Собесском, победителе турок, которого он встречал в салоне г-жи де ла Саблиер, когда тот был в Париже.

190. Человек и Змея

(L'Homme et la Couleuvre)

Раз Человек Змею увидел.

"Ах, гадина!- сказал он. -Ну, постой!

Чтоб никого ты больше не обидел,

По чести я разделаюсь с тобой".

И после этих слов творенье злое

(Змея, не человек, хоть толкование иное

Легко возможно допустить),

Змея дала себя схватить;

В мешок положена, завязана потуже

И к казни злой присуждена к тому же.

За дело ли? - вопрос. Но, чтобы оправдаться,

Счел нужным Человек сказать такую речь:

"Не смея даже колебаться,

Я должен жизнь твою на пользу всем пресечь.

Ты - символ всех неблагодарных,

Всех подлых, злобных и коварных!

Умри ж!" -Змея ему в ответ:

"Когда бы люди осуждали

Неблагодарных, то едва ли

Из них самих увидел бы кто свет.

Во имя правды, пользы, чести,

Потехи ради иль из мести

Тобою я осуждена

На смерть-и умереть должна;

Но перед смертью откровенно

Скажу тебе: из века в век

Неблагодарным неизменно

Не змеи были - человек!"

Смутился Человек от этих резких слов

И отвечал Змее: "Хоть речь твоя лукава

И хоть казнить тебя принадлежит мне право,

Но доказать тебе готов

Я ложь твою. Пусть нас другой рассудит:

Как скажет, так оно и будет!"

Корова тут случилась на пути;

Зовет ее он подойти,

И весь свой разговор от слова и до слова

Передает. - Не стоило и звать меня

Для этих пустяков! - ответила Корова.

- Скрывать тут нечего: вполне права Змея.

Я, например? Из года в год подряд

Семью хозяина питала.

Сыр, масло, молоко, своих телят,

Все ей одной я отдавала;

Поправила здоровье самому,

Когда он ослабел с годами;

Он набивал свою суму

Моими только лишь трудами.

Но вот пришли преклонные года,

Я жизни и сама не рада;

Взгляни, загнал меня куда

Хозяин. Вот его награда!..

Травы нет и следа; чтоб не могла гулять,

Меня решил он привязать.

Понятно, будь моим хозяином Змея,

Не знала б в старости такой обиды я.

Прощайте! я свое вам высказала мненье.

Смутился Человек и говорит 3мее:

"Корова не в своем уме.

Вот Бык нам разрешит сомненье!"

- Пусть Бык! - Змея в ответ, и позвали Быка.

Бык подошел; склонив рога,

Суть дела выслушал и медленно ответил:

-Неблагодарностью давно себя отметил

Род человеческий. Нам послано в удел

Свой век влачить в труде, заботе;

С утра и до ночи в работе,

Не знаем часа мы без дел.

И что ж? в награду нам всегда одни удары!

Когда же делались мы стары,

Чтоб умолить своих богов,

Нас резали без дальних слов!

Так Бык сказал. И, негодуя,

В досаде Человек вскричал:

"Пусть замолчит тупой нахал,

Его судьею не беру я!

Пусть Дерево рассудит нас".

Змея сказала: "В добрый час!"

Но Дерево, что сказано уж было,

Лишь только снова подтвердило.

- Я,-молвило оно,-от солнечных лучей,

От ветра и дождя убежищем служило;

Все любовалися красой моих ветвей,

И круглый год я пользу приносило;

Весною я - украшено цветами,

А осенью - отягчено плодами;

Я летом тень даю, зимой бы согревало;

Когда б без топора меня лишь подрезать,

Я б вновь на пользу вырастало.

Но грубый Человек не хочет рассуждать:

За наши все благодеянья

Он рубит нас без состраданья!

Тут Человек, озлобленный без меры

Глубокой правдой резких слов,

Воскликнул: "Все они глупцы и лицемеры!

Я слишком добр, что слушал болтунов!"

И тотчас же мешком о стену так хватил,

Что голову Змее разбил.

Так все вельможи поступают:

Им правда колет глаз. Они воображают,

Что все: и небо, и земля,

И люди созданы для них и короля.

И если кто заметит им не так,

Тот негодяй или дурак.

Согласен я. Но как же поступать?

Коль говорить у вас желанье,

То надо говорить на расстояньи,

А еще лучше - помолчать.

А. Зарин.

Заимствована у Бидпая и Локмана (прим. к б. 19 и к б. 140).

191. Черепаха и две Утки

(La Tortue et les deux Canards)

Жила-была на свете Черепаха.

Взгрустнулось ей в норе, и вот она без страха

Решилась бросить дом, на Божий мир взглянуть...

Всегда милей - чужие страны;

Все колченогие сильней стремятся в путь.

Свои мечтания и планы

Она поведала двум Уткам. Те не прочь

Ей в путешествии помочь:

"Сударыня! пред вами - путь широкий.

По воздуху мы вас доставим в край далекий,

В Америку свacai - не надо и карет!

Увидите вы новый свет,

Республику, народ; полезно просвещенье,

Полезно чуждый быт и нравы изучать.

Так сделал и Улисс..." Некстати, без сомненья,

Улисса было приплетать,

Но дело слажено. Пошли приготовленья;

Чтоб странницу нести по воздуху с собой,

Тростинку Утки в рот вложили ей: "Сожмите

Зубами и в пути не выпускать, смотрите!"

И, преподав урок такой,

Тут Утки с двух сторон за трость и поднялися,

И Черепаха понеслась.

Повсюду крики раздалися:

Откуда у нее такая прыть взялась?

Совсем как птица,

Несется в обществе таком

И со своим еще домком!

- Ну и диковинка! - кричали вna кругом.

Смотрите-ка, царица

Всех черепах

Несется в облаках!..

Черепаха и две Утки

-А что ж? конечно, я царица, и нимало

Смешного в этом нет...

Ах, лучше свой полет

Она бы молча продолжала!

Раскрыла рот

И выпустила трость; и грохнулася тяжко,

И пала мертвою к ногам толпы бедняжка.

Надменность чванная была всему виной.

Тщеславье глупое с надутой болтовней

И любопытство, всем известно,

Сроднились тесно,

Как дети матери одной.

П. Порфиров.

Из Бидпая и Локмана (см предыд. примеч.).