Юрий Хазанов - Мой марафон

— Он у меня не списывал! — крикнул Гриша.— Я сам...

— В общем, вы как-нибудь разберитесь,— сказал учитель.— А отметки пока останутся прежние...

Шли дни. Луна по-прежнему нарождалась в начале месяца, к середине раздувалась в шар и потом постепенно опадала и уменьшалась, как будто из неё выпускали воздух. Ненавистный будильник по-прежнему отсчитывал минуты и часы и, когда добирался до семи утра, верещал отвратительным голосом. Гриша и Витя по-прежнему проводили много времени вместе, занимались в секции и были частыми гостями в тире (он у них назывался «тир на весь мир»). И по-прежнему Гриша учился играть на скрипке. И страдал. А Витя не мог видеть его страданий.

— Ну, хочешь, опять сломаю? — говорил Витя.— Скажи!

— Новую купят,—отвечал Гриша.

— Тогда потеряй! Хочешь!

— Всё равно купят.

— Ну, тогда... хочешь, я тебе руку вывихну? Скажи!

— Ещё чего! Придумал...

— Или палец! Хочешь?

— Себе вывихни.

— Да понарошку! А я буду свидетелем!

Но Гриша не шёл на такие решительные меры. Он действовал по методу «не мытьём, так катаньем» — просто плохо занимался, иногда прогуливал...

В школе дела у него шли несколько лучше, но особенно хорошо было со стрельбой. Он уже сдал норму на второй разряд, выиграл первенство школы и готовился к районным соревнованиям.

А Витя? Витя отставал от него в стрельбе всё больше и больше и немного обижался. Всё чаще называл он Гришу чемпионом, а значит, даже и злился.

И вот как-то сбылось Гришино желание: он упал с Витиного велосипеда и повредил руку. Собственно, сильнее он повредил ногу — на ней был синяк огромный, как Каспийское море в школьном атласе,— но руку он тоже ушиб.

— Перевяжем руку,— сказал Витя.— А ногу оставим, пускай все глядят. Ты говори, что рука ещё хуже, поэтому и перевязал.

Гришина мама всё равно велела развязать, чтобы посмотреть, но Гриша сказал, что хотя ничего и не видно, зато болит так, что смычок, то есть ручку, ни за что не удержать. Наверно, у него перелом, то есть вывих... то есть растяжение.

Мама долго растирала ему руку, потом сделала компресс, а через три дня всё-таки пошла с ним к врачу, потому что нога зажила, а рука — никак. Врач сделал рентген, выписал мазь и сказал: пусть Гриша приходит через день на кварц и на массаж. Хуже не будет.

Гриша с удовольствием его послушался. К врачу ходить — не на скрипке играть.

Руке и правда хуже не было. Даже лучше нажимал на спусковой крючок — потом, на районных соревнованиях, где Гриша занял первое место.

А Витя совсем обиделся. Как будто Гриша виноват... Как будто он нарочно хорошо стреляет...

Однажды, когда возвращались с тренировочной стрельбы, Витя сказал:

— Как по-твоему — списывать очень нехорошо? Только без смеха.

«Без смеха» да ещё сразу ответить было трудно. К счастью, они в это время стали переходить улицу. На другой стороне Гриша сказал:

— Смотря как. Если всё списывать, конечно, нехорошо. А если всё равно знаешь, а только так, для точности,— дело другое.

Витя помолчал и потом спросил:

— Значит, если... ну... ответ почти сходится... Разница там на десять или пятнадцать... Тогда ничего?

— Что «ничего»? — спросил Гриша.

— Ничего, если другой подскажет?.. Поможет?.. А?

— Ничего,— сказал Гриша и с удивлением поглядел на Витю: что это он, вроде даже заикаться стал?

— Мне в пятницу на разряд стрелять,— сказал Витя.— Придёшь мишени менять?

— Ясно,— сказал Гриша.

И тут Витя сказал быстро, как будто хотел поскорей отделаться от своих слов:

— Ты, когда в блиндаже будешь, возьми мишени две-три с десятками и девятками, а потом сунешь их вместо самых плохих. Я ведь могу хорошо стрелять, только вот разволнуюсь и срываю... Сделаешь?

— Ой, что ты! — сказал Гриша.— Как же?..

— «Как же! Как же»! Сам говорил, что если всё равно человек знает, то подсказать можно... А ведь это что? Самая обыкновенная подсказка. Только не в тетрадке, а на мишени. Ну?

— Не знаю,— сказал Гриша.

— Чего тут знать? Если хороший товарищ, то сделаешь. А если трус...

— При чём здесь трус? — сказал Гриша.

— При том! Какая разница — в классе или в тире? Скажи? Сказать Гриша не мог.

...В пятницу он сидел в блиндаже, слушал команды по полевому телефону, менял мишени и часто прикладывал руку к животу. Но живот у него совсем не болел. Просто под куртку с «молнией», под ремень брюк, он запихнул картонную папку. А в папке лежало три мишени, и пробиты в них были девятки и десятки. Грише хотелось просидеть здесь всю жизнь, и чтобы наверху никого не было, и не надо было вылезать... Никогда... А сухие щелчки выстрелов — пусть это просто метеориты, которые падают на блиндаж из космоса. И рядом с ним не ребята из разных школ, а юпитерцы или нептуняне, которые не знают нашего языка и ничего не понимают в наших делах — в стрельбе, в мишенях, в очках...

— Последняя серия кончена. Сдать мишени судье подсчёта! — послышалась команда.

Из блиндажа Гриша вышел последним. Под его курткой с «молнией», в картонной папке, лежало по-прежнему три мишени, только пробиты в них не девятки и десятки, а пятёрки да семёрки...

Что было дальше, Гриша не любит вспоминать, но события того дня нет-нет да сами напомнят о себе. То сон приснится: огромная мишень, но, оказывается, это вовсе не мишень, а главный судья подсчёта. Он хватает Гришу за руку, и они проваливаются в блиндаж и летят, летят в темноте... А то, уже наяву, Гриша встретится глазами с Витей, оба отвернутся, как будто каждый из них невидимка для другого, но всё равно Гриша вспоминает...

Вспоминает, как вызвали его вдруг в судейскую коллегию.

— Ты менял мишени Шорина? — спросил главный судья. «Не я!» —хотелось крикнуть Грише на всё поле.

— Я,— ответил он.

— Так вот, три мишени недействительны.

— Почему? — спросил Гриша.

«Зачем я это спрашиваю? — подумал он.— Глупо как».

— Почему? — повторил он.

— Расскажем? — спросил главный судья и посмотрел на остальных судей.

Грише показалось, что он улыбнулся.

— На каждой мишени,— сказал главный судья,— кроме печати, мы ставим свои тайные значки. Какие они — это уж, извини, наш секрет... Так вот, где настоящие мишени?

— Сейчас,— сказал Гриша.

Он сорвался с места и побежал. Куда угодно — за деревья, в блиндаж, на другую сторону земного шара! Только чтоб не видели, как он будет вынимать из-под куртки с «молнией» эту проклятую папку...

А потом главный судья объявил решение судейской коллегии: результаты Виктора Шорина не засчитывать, его самого дисквалифицировать на всё время. До совершеннолетия. Того, кто помогал в обмане, отстранить от всех тренировок и соревнований на один год...

— Здорово,— сказал Гриша Вите.

Больше он ничего в эту минуту сказать не мог.

— Потому что: не умеешь — не берись! — ответил Витя. Он повернулся и пошёл.