Иван Багмут - Записки солдата

Вскоре показался хутор. У домов стояли гвардейские минометы, кое-где улицу перебегали красноармейцы. Комбат-3 был с батальоном, уже подходившим к околицам соседнего хутора, того именно, где засели немцы… Дорогу, по которой нам надо было пройти, враг безостановочно обстреливал из минометов и пулеметов. Мы бежали. Когда же певучий звук пули превращался в короткий — «тюп-тюп», — падали в глубокие колеи, прорытые гусеницами танков.

Бежать следовало пригнувшись, а заслышав завывание мин — падать. Наклоняться было трудно, и я бежал во весь рост до тех пор, пока не раздавался крик старшего лейтенанта или Саши:

— Да наклоняйся ты, черт здоровый!

Тогда я падал; когда же пули вместо резкого «тюп-тюп» снова пели нежно и протяжно — «ти-у-у, ти-у-у-у» — или смолкал стеклянный взрыв мины, я вскакивал и, не пригибаясь, бежал вперед, поглядывая, не смотрит ли на меня командир.

На дороге стояли сани, груженные патронами. Тяжело раненная кобыла силилась поднять голову, падала, снова вытягивала шею и била ногами окровавленный снег. У меня было мало патронов, и я решил поживиться. Но когда подполз к саням, то попал под такой огонь, что едва унес ноги.

До хутора оставалось каких-нибудь триста метров. Из сада крайнего дома, захлебываясь, строчил вражеский пулемет. Сад был вишневый, а рядом колодец с воротом, на котором висела старая ступица с поломанными спицами. Я лежал, зарывшись в снег, и стрелял по пулемету, стоявшему под вишней. На минуту он смолк. Мы бросились бежать, но снова попа́дали, увидев, что другой немец, отодвинув убитого, взялся за ручки. Вишня приблизилась на двадцать шагов, и мне вспомнилось детство — верно, потому, что и у нас дома возле колодца росла вишня; одна ветка ее засохла, и мать всегда сушила на ней кувшин. Возле вишни был загончик для поросят, и мы с братом бродили по грязи, теплой, черной и густой, а мать сердилась, что мы не подвертываем штанины. И хотя пулемет строчил непрерывно и пули падали совсем рядом, я в этот миг чувствовал, что у меня хватит сил встать и под огнем побежать к этой вишне.

Сделав еще три перебежки, мы ринулись в атаку. Жаль, что нас не видел в этот миг комиссар полка.

Вражеский пулеметчик перестал стрелять и пополз в глубь сада. Чья-то пуля догнала его, и он так и остался в пяти шагах от своего пулемета. Мы вошли в хутор, стали прочесывать дома. Что-то мучило меня, и вдруг я понял: ворвавшись в хутор, я не остановился возле вишни.

Половина домов горела. Охваченная пламенем солома трещала, разбрызгивая искры и пепел. Снег вокруг был покрыт желтыми пятнами от пролитого бензина. Люди из погребов уже выползли и старались спасти хоть что-нибудь из горящих жилищ. Вокруг одного дома ходил старик и вилами таскал из пламени доски.

— Все! Все сгорело!

В соседнем доме я нашел умершего от ран красноармейца. Рядом лежала снайперская винтовка. Телескоп был в крови. Мне хотелось взять снайперку, но не хотелось бросать свою винтовку. Стоя у дома, я раздумывал. Старший лейтенант быстро рассеял мои сомнения, приказав идти на восточную околицу села и занимать оборону. Я бросил снайперку. К слову сказать, она тяжелее обычной винтовки.

На этом конце хутора высились колхозные строения и стога прошлогоднего хлеба. Один горел. Из-под дыма вырывалось голубое пламя — горело зерно. Вокруг, среди вражеских трупов, валялось десятка три пулеметов и несколько минометов. Красноармейцы третьего батальона, готовясь к ночной обороне, разогревали консервы на огромном костре пылающего стога.

Считая нас, в обороне осталось тридцать семь человек.

У меня была простая винтовка. Чтобы усилить свои боевые средства, я выбрал трофейный пулемет и принялся овладевать вражеской техникой. Но усилия оказались тщетны, пулемет не стрелял. Саша помог мне разобрать его и собрать, но пулемет все равно не стрелял.

Вечерело. Я подтащил пулемет к костру, чтобы еще раз разобрать при свете. У костра грелся лейтенант Чернышов, теперь воевавший в третьем батальоне. Мы встретились как родные. Я нашел банку молока, сахар, какао и приготовил горячий напиток, а ребята принесли белое пушистое итальянское одеяло и сделали ему новенькие портянки. Чернышов отморозил ноги, его знобило, и он никак не мог согреться. Я пообещал, что, как только добьюсь толку от своего пулемета, отведу лейтенанта погреться в дом.

— Не стреляет!

Я снова нажал на ручку пулемета, и вдруг громовая очередь, разбрызгивая огонь, ударила в пылающий стог. Пулемет согрелся и стрелял. Я не позавидовал итальянцам, воевавшим с таким оружием.

Некоторые бойцы, зарывшись в солому, уже спали. Я нашел ящик с винтовочными патронами и принес их в подоле маскировочного халата к стогу — на случай, если итальянский пулемет снова забастует.

Враг молчал. Хутор, занятый немцами, был в километре-полутора от нас. Там было тихо и темно. Но мы настороженно следили за белым полем — не подползают ли к нам вражеские автоматчики? Лейтенант Чернышов все не мог согреться, и я отпросился у старшего лейтенанта проводить его в дом. Я посоветовал ему поспать, пообещав разбудить, как только соберусь в путь. Он был белокурый, с серыми глазами и, когда уснул, казался совсем ребенком. Я вспомнил сына, и сердце у меня сжалось. Потихоньку выйдя из дома, я пошел к стогу. Там уже сидел комбат-3 и отправлял бойцов в разведку. Старший лейтенант бросил мне:

— Пойдешь?

— С чем? С драгункой?

Комбат-3 снял с шеи автомат и протянул мне.

— Навсегда?

— Навсегда.

Я искренне обрадовался. Позабыв военную субординацию, я дружески пожал руку комбату, и он улыбнулся, почувствовав, как я доволен его подарком.

В разведку шли семь бойцов: четверо — из нашего взвода, трое — из дивизионной разведки, которая тоже прибыла в помощь третьему батальону. Надо было пройти на левый край занятого врагом хутора и проверить, есть ли там немцы.

За стогами слева были какие-то посадки, то ли молодой сад, то ли роща, и мы шли смело, не боясь быть замеченными. Но за саженцами расстилалось чистое поле, а за ним чернели дома и сады. Мы остановились. До цели оставалось с полкилометра. Почти у самого хутора, на равном расстоянии друг от друга, чернели четыре пятна. Мы стояли молча. Надо идти к этим черным пятнам. Что это — мы не знали: окопы, передний край вражеской обороны или просто кучи навоза, с такой зловещей методичностью окружившие конец хутора?

— Кто пойдет первым?

Еще по дороге на фронт я выработал для себя линию поведения на передовой. Во-первых, я приучил себя к мысли, что не будет ничего удивительного, если меня убьют. Во-вторых, я знал — чаще всего умирают из-за трусости, а не из-за храбрости. А сейчас в руках был только что полученный автомат, и хотелось доказать товарищам, что я достоин этого оружия.