Маша Лукашкина - Хорошие и плохие (сборник)

– Поймите… – вздохнула мама. – Мне так хотелось порадовать эту несчастную женщину и её мальчика!

– А почему она терпит такого мужа? – спросила Женя. – Почему не разведётся?

– Не нам судить, – сказала мама.

– А четвёртого змея ты кому отдала? – спросила я.

– Валерке.

– Кому?!! – в один голос закричали мы с Женей.

– Валерке, – повторила мама. – Со стовосемнадцатого участка. Мы ехали из Зарайска в одном автобусе. Он сумку помогал мне нести.

Отдать змея Валерке?! Тому самому, который…

– Валерка просто… – сообщила Женя маме.

– Что?! – задохнулась мама. – Откуда ты слова такие знаешь?! У тебя интеллигентная бабушка!

– Мама, насчёт Валерки ты здо́рово заблуждаешься, – объяснила я. – Неужели ты не могла отдать змея другому мальчишке? Любому. Нашему…

– Ох!.. – вздохнула мама. – Наш не наш… Ну сколько раз я вам говорила: нельзя делить людей на наших и не наших!

– А хоть что на том змее нарисовано было? – спросила я, глядя на маму с тоской.

– Черепашка-ниндзя, – ответила мама. – Страшненькая такая, с банданой на голове. А вам я другого змея оставила, с солнышком.

Вот этого маме говорить было не нужно. Зря она в этом призналась. Уж лучше бы промолчала.

– А ты не подумала о том, что у тебя две дочери? – выпалила я. – И что каждой надо было привезти по змею…

– Хватит! – закричала мама. Заплакала и выбежала на крыльцо.

Мы с Женей еле её догнали.

– Мама, мамочка! – наперебой заговорили мы. – Давай… запустим… воздушного змея!

У Шарика не одно, а сразу три имени. Потому что наше дачное товарищество, как и некоторые государства на карте, поделено на несколько частей. И эти части называются:

ПОЛЕ, ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ и ЗА РУЧЬЁМ.

Мы живём в «Поле», и Шарика у нас называют Шариком. А на «Липовой аллее» его кличут Дружком, а «За ручьём» – и вовсе Малышом.

Но на все эти имена Шарик откликается, даже на Малыша, хотя Шарик совсем не маленькая собака. «Малыш так Малыш», – думает, наверное, Шарик. И принимает угощение. Деликатно и осторожно, чтобы не прихватить ничью руку.

Шарик, конечно, не единственный беспризорный пёс в посёлке, но других здесь по имени не называют. Собака и собака. А вот Шарика…

Во-первых, Шарик белого цвета. Мама говорит, что это просто невероятно для бродячего пса быть белым, как облако. Но Шарик такой. Всегда, даже когда грязно. А во-вторых, Шарик умеет улыбаться.

Каждое утро он прибегает к нам на участок и, улыбаясь, глядит на маму, будто спрашивает: «Ну, что у нас на сегодня?»

И мама отвечает:

– Подожди, Шарик, я ещё не постирала. Вот постираю, тогда за земляникой пойдём.

И Шарик в ответ вежливо машет своим пушистым хвостом: мол, ладно, чего там, я подожду. И ложится в тень. И ждёт.

Когда мы идём по дороге, Шарик обязательно бежит впереди, время от времени лая. Лает он внушительно и только по делу. Мимо нас то машина проедет, то пастух со стадом пройдёт. И Шарик лает, предупреждает: «Проходите, проезжайте. А этих девочек и эту женщину не трогайте. Они со мной».

А когда мы возвращаемся, Шарик весело, но требовательно глядит на маму, как будто говорит: «Ты видела, хозяйка, я старался… Корми меня».

И мама быстро проходит в дом и выносит ему большую дымящуюся миску с кашей.

Когда у нас появилась такса, мы поначалу думали, что чужую собаку она на участке не потерпит. Но Дуня сделала для Шарика исключение. Стоит нам увидеть в окна веранды, как Шарик неторопливой походочкой бежит от калитки к дому, и крикнуть: «Шарик!» – и Дуня с разбега распахивает дверь. На крыльце они и здороваются с Шариком. «Церемонно», как говорит мама, но «дипломатически вежливо».

Мы видим, как стареет Шарик. Каждый год, приезжая на дачу, мы замечаем, что он то на заднюю лапу прихрамывает, то улыбка у него без одного зуба…

Прошлой осенью мы хотели взять его с собой в Москву. Но потом вспомнили, что в дом Шарик не заходит никогда. А ещё мы вспомнили, как кто-то сказал о нём: «Собака, созданная для счастья».

А какое счастье Шарику в Москве, где одни машины и дома в шестнадцать этажей?.. Как ему без этого поля, без этих дорожек, без этой сторожки, где живут сторожа?

И мы не взяли Шарика. А на следующее лето его в посёлке уже не было.

У Жени день рождения в июле. Она вошла в калитку с большим воздушным шаром, который подарили ей соседи, а я поглядела в окна веранды и сказала маме: «Вот это шарик!» А Дуня вдруг залаяла радостно и дверь с разбега открыла…

И нам стало тепло-тепло. И хорошо до слёз.

Мне очень не нравится, когда взрослые говорят:

– А вот в наше время…

Потому что дальше они обязательно начинают рассуждать о том, насколько в их время всё было лучше…

А так вообще мне нравится, когда взрослые о чём-то интересном вспоминают. И о том, что в Москве Олимпийские игры проходили, и о том, что девочки носили в школах коричневые шерстяные платья и черные фартуки. И что даже ноты приходилось переписывать когда-то от руки, потому что ксерокс ещё не изобрели!

Мне очень нравится, когда мама рассказывает о том, какое мороженое было раньше:

«За семь копеек – фруктовое.

И молочное за девять.

И пломбир за одиннадцать.

И стаканчик за тринадцать.

И шоколадное за пятнадцать».

Я спросила маму: как она помнит все эти цены? А она ответила, что цены никогда не менялись и во всех магазинах были одни и те же, поэтому она запомнила их на всю жизнь.

Мне нравится, когда бабушка показывает нам старые чёрно-белые фотографии, на которых много-много народу, и говорит:

– Ваш прадедушка, который родился в Суздале, был двенадцатым в семье…

Мне очень понравилось, как перед Днём Победы к нам в школу пришёл мамин дядя, дядя Андрюша, и стал рассказывать нам о Великой Отечественной войне. Когда началась война, дяде Андрюше было восемнадцать лет и его взяли на войну, прямо с исторического факультета университета.

Мой сосед, Колька Егоров, спросил его:

– А сколько человек вы убили?

Я Кольку локтем пихнула, а дядя Андрюша ответил:

– Я, ребята, связь налаживал.

А потом сказал, что война – это работа. И когда они в начале войны втроём через шоссе перебегали с катушкой и тянули провод, то из троих добежал только он один, потому что шоссе обстреливалось. И ещё он рассказал, что тогда его ранило осколком в ногу, только он сгоряча этого не заметил, а потом его отправили в госпиталь, а бинтов там не хватало, и ему прикладывали к ране мох.

Вот такая история мне нравится. Такую историю я понимаю. И помню каждое словечко.