Надежда Сапронова - Савкино детство [Журнальный вариант]

Лето тянулось бесконечно долго…

Стадо, по уговору, пасут до тех пор, пока снег ляжет на землю. А его всё нет и нет…

Настали осенние, длинные, холодные ночи.

Покормив пастушонка объедками после ужина, его отправляют всё в тот же холодный сарай. Изветшавшая за лето одежда мокра до нитки от непрекращающегося весь день осеннего дождя. Укрыться нечем.

Савка приспособился зарываться в солому, «как поросёнок», по его собственному определению, и мгновенно засыпать там, дрожа от сырости и холода. А утром, когда согретая его телом нора только начинала давать ему блаженный отдых, приходилось снова выскакивать из неё в непросохшей одежде под грозные окрики хозяина. И «лентяй и дармоед», получив кусок хлеба на весь день, опять бежал за скотиной в поле.

Наконец выпал желанный снег, и за Савкой, а главное, за телушкой, пришёл отец.

Переночевав у знакомого бобыля, отец спозаранку был уже у кулака. Поклонился у порога. Объяснил цель прихода. Хозяева с ответом не торопились. Занимались своими делами, разговаривали меж собой, не глядя, проходили мимо, чтобы подчеркнуть своё пренебрежение к бедняку…

А отец всё стоял и ждал, переминаясь с ноги на ногу.

Савке и без того казалось, что прошло не одно лето, а долгая-предолгая жизнь, но эти последние минуты были невыносимей всего.

Неосознанная, но ядовитая ненависть к своему хозяину давила горло Савки, и, вспомнив бабкины напутственные слова о вольном хлебе у кулака, он сказал отцу злым, зазвеневшим голосом тут же, при хозяевах: «А про хлеб бабка зря врала - мало давали», - за каковую «дерзость» кулак ему онучей и не дал - «в наказание». Впрочем, их и не видно было нигде при расставании, так что «дерзость», очевидно, была только предлогом.

Отец взял сына, взял телушку, поклонился и за себя и за Савку - малый смотрел волчонком, а глядишь, на весну придётся опять к тому же кулаку за семенами идти - и пошёл домой.

Та же дорога, что и весной, но не тот же Савка. Молча, угрюмо шёл мальчик возле отца и тяжело переживал первую обиду. Не дал онучей хозяин! Обманул! А как Савка старался, как мечтал о них в холодные осенние дни, думал: вот-то тепло будет в школу ходить, на санках кататься. Эх!

Переступили отец и сын порог родной хаты.

Бабка молча взглянула на одичалого, грязного внука, на его ноги и голову и молчком же полезла в печку за кипятком. И когда на голову Савки, наскоро остриженную, полилась горячая вода, отмывая струпья расчёсов и обдавая кишевших там вшей, Савка понял, какая умная у него бабка. Она всё знала наперёд, знала, каков придёт Савка из хозяйской кабалы.

- Погорячей, бабушка! Чтобы вши-то полопались! - приговаривал Савка, блаженствуя.

И ему казалось, что вши действительно лопались, и, вспоминая всё зло, от них перенесённое, он торжествовал победу.

Долго мыла Савку бабушка, горячо мыла. Парила!

Долго блаженствовал Савка… Потом бабка одела его в отцовское - своего-то было только то, что на плечах! - и отправила на печь… «Такое бы счастье - да на всю жизнь», - только и успел подумать Савка и заснул.

Первая страница его трудовой книжки закрылась.

А отцу Савки, Гавриле Ермолаевичу, долго не давали покоя тяжёлые думы.

Вчерашний день весь целиком ушёл на ходьбу. Крепко хватала за ноги вязкая чернозёмная грязь; каждый шаг приходилось брать с бою, а шагов в двенадцати верстах многовато… Но отец шёл, не щадя сил, не замечая препятствий, видя перед собою лишь конечную цель своего пути и своей жизни - телушку. Это была не первая телушка, из которой он пытался вырастить корову. Взрослую, дойную бедняку разве купить?

Первую он взял под работу у соседа-кулака в первый же год своей женатой жизни. Как радовалась его молодая жена, ведя телушку домой! Как трудились в это лето их молодые, сильные руки, отрабатывая телушку и её будущий зимний корм! А телушка, перейдя с вольной кулацкой травы на выеденное и вытоптанное общинное пастбище, взяла да и зачахла…

За лето ни разу досыта не наевшись, она пошла в хлев на зимовку жалким заморышем, и холодный щелястый хлев докончил остальное: к февралю её не стало. С нею погибли труды хозяев, погибла мечта. Долго потом украдкой плакала «молодуха» и молча вздыхал «молодой»…

Через пять лет попытку повторили - кончилось том же. Так и не узнали гавриловы ребята - а их было уже трое - вкус молока. А родители их и бабка частенько обходились и без хлеба: надо было оделить - хоть по кусочку - просящие детские рты.

Шли годы… Дети прибывали, как опята на пне. Бабка и днём и ночью нянчилась с внучатами; отец с матерью еле управлялись зарабатывать хлеб по людям. Мечта о корове померкла. А там умерла мать… С тех пор прошли четыре тяжких года…

И этой весной, вынянчив последнюю внучку, бабка настояла снова взять телушку - третью - последнюю в её жизни.

Всё было обдумано на семейных советах. Учтены все ошибки прошлых попыток и главная из них - пастьба на общинном пастбище. И семилетний Савка пошёл в полугодовую кабалу к кулаку за право для телушки пастись на просторном, свежетравном кулацком пастбище. «Выходится» телушка летом, наберёт сил - выдержит и зиму.

Все оставшиеся дома - от стара до мала - всеми силами и средствами готовили телушке зимовку. Бабка и пятилетняя Апроська обшарили за лето все межи, все канавы, собирая вручную, по кустику, траву на сено. Руки их от мозолей, земли и зелени стали похожи на куриные лапы, по выражению Апроськи, а старая бабкина спина долго потом не хотела разгибаться. Остальные дети и отец ходили на всякую работу по приглашению соседей, лишь бы заработать охапку сена или вязанку соломы.

И к зиме на задах двора выросла маленькая копешка сена и побольше - соломы. Пожалуй, и хватит. Вот только хлев! Горе горькое!…

Старый, щелястый, с прогнувшейся крышей и покосившимися стенами хлев давно уже не поддавался никаким попыткам утепления. Сгнившие брёвна рассыпались в труху и не держали заплат, крыша грозила обвалом… Но трудолюбивые руки отца всё же ухитрялись латать, подпирать, связывать - и хлев стоял, наклонившись вбок и пестрея заплатами, как лоскутное одеяло. Снаружи его укрепили плетнём и подвалили навозу. Особенную изобретательность отец проявил в нынешнее лето, и если бы хлев мог удержать все вбитые в дыры пуки соломы и чурки, то телушка перезимовала бы беспечально. Но отец знал: кроме него, у хлева есть и другой хозяин - ветер; и тот всё переделает по-своему: расшатает брёвна, выбьет чурки, заново перетрусит ветхую солому крыши и вырвет оттуда соломенные затычки. А тут и дружок его явится - дождь. И начнут они вдвоём хозяйничать: один размывает, другой развевает - вот и дорожки в хлев проторены! А там уже обоим вольно станет и в хлеву хозяйничать: дождь будет коровушке спину поливать, а ветер сквозняком ей бока прохватывать. И той день ото дня тошней да тошней будет: вот и коровушка!…