Коллектив авторов - Литература (русская литература XX века). 11 класс. Часть 2

В 1920-е годы основной категорией сознания писателя становится жизнь, а мировоззренческой позицией, по его словам, – философия «оправдания бытия». Начало, соединяющее времена, константа истории, с точки зрения писателя, – творчество жизни – личное, социальное, всеобщее. В основе пришвинской концепции творчества – мысль о единстве, «согласии» идеи и жизни, культуры и природы, духа и материи. «Спасать мир надо не гордостью человека своим сознанием перед миром низших существ, а согласованием творчества своего сознания с творчеством бытия в единый мировой творческий акт», – писал в это время Пришвин. Концепция творчества жизни в различных ее аспектах лежит в основе почти всех произведений Пришвина 20—30-х годов: «Кащеева цепь», «Журавлиная родина», «Жень-шень», «Календарь природы», а также его произведений 40– 50-х годов.

В философском романе «Кащеева цепь» (1922–1928, 1953) вновь после «Заворошки» и «Мирской чаши» Пришвин возвращается к ситуации разгромленной мужиками во время революционных событий барской усадьбы, на этот раз чтобы воссоздать историю разрушенного дома – России, понять истоки русской революции и пути интеллигенции в ней. Через образ автобиографического героя Алпатова раскрывается в романе путь русской революционной интеллигенции, разрушившей свой дом, утратившей родину, но в конце концов к ней возвращающейся. Возвращение интеллигенции к родине Пришвин связывает с рождением «еще неведомой, неназванной» личности, соединяющей идеи внутреннего духовного устроения и внешнего социального строительства.

Вместе с тем «Кащеева цепь» – философская сказка о судьбе человека, осознающего, что «Кащей действительно бессмертен», и ищущего пути выхода из мира зла. Собирая фольклор во время первого путешествия на Север, Пришвин записал сказку «Лесовик» о мужике, нарушившем запрет входить в потаенную комнату, освободившем Кащея, вступившем с ним в борьбу и победившем его. Этот сказочный сюжет – «спустить с цепи» Кащея, вступить с ним в борьбу и надеяться на победу – Пришвин и отдает автобиографическому герою романа, над которым он работал до конца жизни.

В 30-е годы идея «оправдания бытия», столь важная для Пришвина 20-х годов, соединяется в его сознании с идеей суда над бытием: мир может быть принят лишь при условии суда над ним, суда не столько человеческого, сколько Божеского – Страшного суда. Жизнь и творчество Пришвина в это время, как и в целом в советский период, определяются тяжелейшей, трагической борьбой за право быть внутренне свободным художником.

Дневник Пришвина (писатель вел его на протяжении полувека и считал своей главной книгой) воссоздает живую муку человека, который не хочет «подкоммунивать» и не может не быть художником, причем художником, творчество которого обращено к другу-современнику. Тема сомнений, духовных потерь, нравственных мучений («Душа моя… смутная, забитая неясными упреками и вся в гвоздях») – одна из важнейших в Дневнике.

Пришвин видит задачу художника в том, чтобы средствами искусства «творить будущий мир», «сгущать добро», чтобы оно продолжало жить. Эта позиция обусловила нарастание в его творчестве сказочного начала, присущего и первым произведениям писателя. В 20—50-е годы (в «Кащеевой цепи», «Жень-шене», «Календаре природы», «Кладовой солнца», «Корабельной чаще», «Осударевой дороге») понятие «сказка» («легенда», «мифичность») станет определяющим для жанровой поэтики писателя. Сказкой Пришвин назвал художественную форму воссоздания своего идеала, воплощение универсальных и неуничтожимых основ человеческой жизни.

Сказкой о «золотом пути» (пути посолонь – по солнцу) человека и мира, о путешествии человека – пассажира земного корабля вокруг Солнца – можно назвать «книгу бытия» Пришвина «Календарь природы» (1925–1935). В произведении, состоящем из четырех частей: «Весна», «Лето», «Осень», «Зима», – писатель возвращается к одной из ранних своих идей о мире как «великом круговороте». К образу-символу круглой жизни в «Календаре природы» добавляется образ круглого года. Идея круга – символа самозавершенности, целостности – положена и в основу строения произведения: в нем кольцевая композиция, оно начинается и заканчивается замыкающими круг года картинами «весны света».

Движение жизни у Пришвина – это динамика света, его рождение (воскресение) весной и умирание осенью. Жизнь мира предстает в «Календаре природы» как сложнейший светоритм и складывается из бесчисленного множества мгновений, каждое из которых уникально, имеет свой лик и, как это ни парадоксально, передает полноту бытия. Поэтику пришвинской прозы можно назвать поэтикой мгновений. Ей подчиняется и изображение жизни, и композиция произведения, состоящего из большого числа глав (мгновений), имеющих собственное заглавие.

Важнейшие «мгновения» «Календаря природы» связаны с рассказами о собаках («Анчар», «Ярик», «Любовь Ярика», «Верный», «Кэт» и др.) – классикой русского охотничьего рассказа. Поэтика мгновений характерна также для дневниковых книг писателя «Лесная капель» (1943) и «Глаза земли» (1953). В этих произведениях, как и в «Календаре природы», Пришвин-художник исходит из признания абсолютной ценности одного, каждого, будь то мгновение «круглого года», судьба собаки или человеческая личность. Идея самоценности жизни, о невозможности поступиться одним ради общего – важнейшая для писателя.

Как самоценное мгновение жизни, Пришвин понимал и слово с его неповторимыми ликом и душой. Эту особенность Пришвина подметил Горький, назвавший его «глубоким знатоком духа» русского языка, «тонким мастером», у которого слова «думают», а «фраза жестикулирует».

Вглядимся в «живую жизнь» пришвинского слова на примере лирико-философской миниатюры, включенной автором в поэму «Фацелия», но первоначально возникшей в Дневнике писателя.

Вспомнилось, как вчера ночью в Москве я проснулся и по дыму в окне узнал время: был предрассветный час. Где-то из какого-то дома из чьей-то трубы выходил дымок, едва различимый в темноте и прямой, как колонна, дрожащая в мареве. И никого живого не было, только этот живой дымок был, и сердце мое живое волновалось, как этот дымок, и вся душа была вверх в полнейшей тишине. Так некоторое время, припав лбом к стеклу, я и побыл наедине с дымом в этот предрассветный час.

Миниатюра рождается из пришвинского дара родственного внимания к миру. Если увидеть воссозданную в ней историю неродственным взглядом, она предстанет следующим образом: человек, проснувшийся ранним утром, по дыму в окне узнал время (внешний сюжет). История, рассказанная писателем, из фотографически точной картинки одинокого дымка на фоне предрассветной Москвы превращается в событие встречи, в сюжет открытия родственной связи и единства всего живого на земле.