Вадим Радаев - Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков

Когда заведенный порядок начинает давать сбои, обостряется проблема своих и чужих. Непутевый взрослый сын Елены (Алексей Розин) просиживает зад перед телевизором с пивом и орешками, без нормальной работы и без денег. Он собирается заводить третьего ребенка и требует помощи от пожилой матери. Из дочери Владимира (Елена Лядова) вышла откровенная «гедонистка», по выражению собственного отца. Если в чем-то она и преуспевает, так это в демагогических рассуждениях, изящном цинизме и менее изящных упреках отцу: «Деньги, только деньги всегда были для тебя смыслом». Но в итоге «свои» всегда оказываются ближе, какими бы никчемными они ни были.

В критической ситуации обостряется потребность договариваться и совместными усилиями из нее выбираться. Но здесь с обеих сторон проявляется решительная неспособность преодолевать барьеры, устанавливать нормальную коммуникацию. И верхи, и низы не готовы к компромиссам (вероятно, сказывается нехватка самой культуры компромисса).

Власть не говорит, а, скорее, вещает, не предполагая никаких возражений. А где не допускаются возражения, там не возникает и нормального человеческого общения. Низы, соответственно, молчат. И действительно, в фильме, за парой коротких исключений, между супружеской парой содержательной коммуникации практически нет.

Компромисс может быть достигнут не только через слово, но и через умиротворяющие действия. Но такие действия тоже не совершаются. Власть не идет навстречу запросам снизу и, более того, упирает на голый принцип, хотя откупиться от низов было бы дешевле во всех смыслах. Но мешает уверенность в своей правоте, и один из базовых императивов, на которых покоится эта Власть, – додавливать всякие решения до конца, не допуская никаких возражений. Власть задает рамку такого взаимодействия, а низы ее экранируют.

Хорошим каналом коммуникации для супругов могли бы, в принципе, стать сексуальные отношения, хотя они уже далеко не юные. И секс в их семейном распорядке вроде бы есть, но единения при этом тоже не возникает. Власть говорит: «Пойдем». И все тут.

Женщина как выходец из социальных низов тоже не совершает почти никаких действий, подталкивающих к компромиссу. Кроме отсутствующих (или скрываемых) слов, у слабых, как известно, есть много хитрых средств постоять за себя – мелкий саботаж, итальянские забастовки, мнимое непонимание и забывчивость, разыгрывание дурачка. Добавим к этому непременные и весьма богатые наборы женских уловок в виде «пилежа», «выедания мозга», нежных и настойчивых уговоров, горячих споров, криков «Я ухожу» и прочих скандалов – всех тех форм коммуникации, которые способны превратить нормальную жизнь в кромешный ад. В нашей картине все это почти не используется.

И в какой-то момент разражается бунт. Оказывается, «в тихом омуте» водились не одни только светлые помыслы. Наконец, молчащая героиня возвышает голос: «Какое вы имеете право думать, что вы особенный? Почему? Только потому, что у вас больше денег и больше вещей? Все же может измениться… И последние станут первыми…». Библию она, разумеется, никогда не читала. Но вот то, что «последние станут первыми», усвоить сумела. Как и сообразить, что для этого нужно всего лишь «отнять и поделить».

Когда возникает критическая ситуация и лояльность низов оказывается под вопросом, у них, в принципе, остается еще несколько типовых стратегий – открыто протестовать против действий власти (стратегия голоса), ретироваться и попытаться скрыто обойти препятствия (стратегия выхода) или прибегнуть к прямым переговорам [47] Об этих стратегиях см.: Hirschman A.O . Exit, Voice, and Loyalty: Response to Decline in Firms, Organizations, and States. Cambridge: Harvard University Press, 1970. Р. 1–20, 76–79. [Рус. пер.: Хиршман А . Выход, голос и верность. М.: Новое издательство, 2009]; Радаев В.В . Социология рынков: к формированию нового направления. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2003. С. 137–139. . В данном случае ни одна из них, по большому счету, не применяется. Низы не могут постоять за себя. У них нет никаких стратегий, а если что-то подобное появляется, то они даже не принимаются в расчет другой стороной. В этих условиях низы прибегают к крайней мере – применению физического насилия, вплоть до буквального уничтожения контрагента. И важно не только то, что насилие применяется в принципе, но то, что к этой крайней мере прибегают не как к последнему средству, а, наоборот, как к ближайшему способу решения проблем и выхода из критической ситуации, остальные, более сложные меры всерьез даже не рассматриваются.

Главная героиня фильма в целом очень органична. И убивает она как-то естественно, как будто делала это всю жизнь или как будто готовит свежевыжатый сок, без особого страха и раскаяния. Никаких тебе проклятых вопросов: «Тварь я дрожащая или право имею?» Никакой внутренней борьбы между Богом и Дьяволом в душе, разве что мелкая короткая стычка. Точно так же она могла бы переживать, смотря очередной сериал или свои каждодневные кулинарные телепередачи. Здесь нет никаких глубоких страданий, через которые можно было бы спастись хотя бы в будущем, все схлопнуто, есть лишь органичная (хочется сказать «органическая», почти что растительная) жизнь. Плакала она после смерти мужа, может быть, и искренне. Но забрать все деньги из сейфа это ей не помешало.

Показанная в фильме история весьма поучительна. Трагический удар приходит не извне, не от явных врагов и не из абстрактной темноты, а от ближнего твоего, от благообразной, скромной по виду и по сути женщины, призванной быть не только хранительницей очага, но хранительницей здоровья и жизни – это попросту ее профессия (именно потому она и была избрана). Ее имя, одно из самых распространенных женских имен – Елена, звучит нарочитым диссонансом, ибо означает «несущая свет». Всю свою жизнь она занималась обслуживанием Власти, включая буквальный вынос горшков. Всю жизнь она провела под чужим контролем, не принимая самостоятельных решений и не имея собственных ресурсов.

Внезапный переход к решительным действиям со стороны этой женщины кажется не только неожиданным, но даже не вполне мотивированным и совершенно асимметричным, неадекватным ситуации – ведь здоровью и жизни ее ближних ничто не угрожало. Но потихоньку мы начинаем догадываться, что дело тут не просто в деньгах или естественном желании помочь ближнему, поддержать «своих». Боюсь, что речь идет о чем-то большем – о попытке самоутверждения через свержение той самой Власти. О стремлении обосновать и доказать свое право на кусок пирога. Вспомним, как она приносит украденные из мужниного сейфа деньги в свою семью и выкладывает их на стол. Это минута ее подлинного торжества, утверждения внутрисемейного статуса. Принеся деньги и добыв своей семье новую квартиру, она становится неоспоримой главой семьи, подлинным благодетелем, новой локальной Властью.