Антон Долин - Оттенки русского. Очерки отечественного кино

В целом — да. Не нарушена ли эта органика?

Мизгирев: Вот Коля говорит интересные вещи: «Я пошел туда, куда не ходил». В моем случае — я пошел туда, куда мог бы пойти с самого начала. И у меня не было отторжения этой зоны. Есть какие-то вещи, связанные с самостоятельностью автора. Например: я всегда сам утверждал кастинг, сам утверждал объекты, выбирал тех людей, с которыми хотел работать. От оператора до композитора. Сейчас существуют разные вводные данные, но я бы не стал говорить, что в итоге работаю с людьми, которые мне не близки. Как выяснилось, среди тех людей, которые занимаются так называемым индустриальным кино, очень много авторов и художников. Просто в силу определенных обстоятельств их выталкивали из этой зоны. Стоило только открыть дверцы — и люди с радостью пошли туда.

То есть это не люди из авторского кино пошли в коммерческое, а люди, которые волей судеб оказались в коммерческом кино, всегда хотели делать авторское?

Мизгирев: На моей картине «Дуэлянт» все, за исключением художника-постановщика, были из команды «Сталинграда». Оператор, грим, костюмы и все-все-все. Ты знаешь, они все оказались художниками. Стоило нажать правильные кнопки, и они с радостью пошли за мной в зону, в которую, как выяснилось, всегда хотели. Они совсем не тянули меня назад и не предлагали как-то сделать проще, понятнее народу. Включая продюсеров.

Бакур, ты здесь единственный, кто взял на себя продюсерские бразды правления. А это другого рода ответственность. Ты не можешь сказать, что возникли какие-то нехорошие дяди с мыслями только о деньгах, которые выжали из тебя что-то, чего бы ты не хотел делать. Ты и есть в роли этого дяди.

Бакурадзе: Я внутренне одинаково согласен делать проект и в одном, и в другом ключе. Я в любом случае прикладываю к нему руку. Это не лукавство! Если, допустим, ты принесешь сценарий и я увижу, что ты можешь снять очень крутое кино, то это заставит меня принять участие. Поучаствую как режиссер, как продюсер, как водитель — без разницы. В данном случае я не совсем умею снимать такое кино и поэтому помогаю, а не говорю «Мотор!» и «Стоп!». Хотя я вижу это кино, понимаю его. И у меня ни много ни мало есть свой месседж. Через большой проект я могу говорить о том же, что и во всех своих предыдущих фильмах, но уже в другом ключе и для большей аудитории. Делаю фильм про космос, бюджетная картина. Сейчас государство выделяет деньги на такие проекты. Авторское кино в данный момент не сильно финансируется. Оно и не существует в том виде: нет ни старых, ни молодых, ни средних режиссеров, которые могли бы что-то реальное предложить. Это зависит от времени, на мой взгляд.

Мизгирев: Я думаю, для Бакура не было большой проблемой начать продюсировать фильм, потому что, когда мы делали наши авторские картины, на самом деле во многом выступали и продюсерами. По крайней мере, я разбирался во всей линейке производства от и до. Это опыт, который научает быть не только режиссером. В этом смысле противопоставление «теперь вы играете в большую игру или вас играют» — это неправда. Они, наоборот, ждут. Ждут от тебя свежих поступков во всем — от того, что ты говоришь артисту, до того, как организован процесс и за какие ниточки дергать. Другое дело, что из этого выходит. Я имею в виду с точки зрения зрителя, а не с точки зрения качества.

Но вот ведь интересный момент. Бакур сказал про время. Ваши предыдущие фильмы пытались с большим или меньшим успехом осмыслить современность. Сейчас четыре фильма, о которых мы говорим, все помещены в прошлое. В случае вас троих это советское время разных эпох, в случае Леши вообще XIX век.

Попогребский: Черт, зря Хлебников не приехал. Он хотя бы «Озабоченных» снял. Он нас подставил!

Все равно он бы был в меньшинстве. Если к вам четверым добавить Хлебникова, Сигарева и Мамулию, то все вы снимали про здесь и сейчас, а потом это закончилось. Потому что про здесь и сейчас неинтересно снимать? Невозможно? Никто не хочет смотреть? Или вам самим всегда хотелось прыгнуть в прошлое? Так уютнее?

Бакурадзе: Я могу затронуть аспект, который касается общественной ситуации в стране. Нулевые годы были временем оздоровления, экономического и культурного подъема. Когда мы снимали — конечно, это сейчас с оглядкой становится понятно — и смотрели на современную жизнь, то указывали на отдельные проблемы здорового организма. Сегодня мы находимся во времени разочарования и депрессии. Когда сознание начинает болеть, то указывать на отдельные боли в руке или ноге бессмысленно.

То есть вы врачи, которые отчаялись, махнули рукой и сказали: «Я лучше пойду разбирать уже мертвый скелет, чем лечить живой организм»?

Бакурадзе: Нет, ни в коем случае. Сознание лечится по-другому, изменением угла зрения. Мы поменяли этот угол. Если ты хочешь вывести ребенка на правильный путь, ты не должен ему говорить, что он в чем-то плохой. Ты должен ему показать пример, чтобы он включил сознание.

Классицистический подход: мы показываем не так, как есть на самом деле, а так, как надо.

Бакурадзе: Конечно. Мы находимся во время возникновения таких псевдоязыков. У нас нарушен единый путь культурного языка. Время пришло такое, где ложь сливается с правдой. Есть, допустим, Министерство культуры, которое выделяет деньги на авторское и экспериментальное кино, но там даже не пахнет ни тем ни другим. Зачем это нужно так называть? Я не вижу сегодня какого-то объединения мыслей. Не говорю, что никто не мыслит, жизнь идет. Но сегодня никто не знает, как нужно сделать фильм, чтобы этот язык был понятен тебе, мне или кому-то еще.

Попогребский: Слушай, ну ты мог бы себе представить, что я сниму для канала «Россия» фильм про политических пиарщиков, занимающихся геополитикой и обслуживанием отчасти государственных интересов по воздвижению железного занавеса, написанный гражданином Америки на современном материале?

Про это — нет, но есть, например, Германика, которая сравнительно недавно на современном материале для Первого канала сделала сериал. Просто выбрала не тему политического пиара, а тему, допустим, школы.

Попогребский: Первый раз, когда в 2011 году ко мне попал в руки сериал «Оптимисты», он воспринимался абсолютно как исторический. А когда он ко мне попал второй раз, в 2014 году, я понял, что это адски актуальнейшая вещь, которая начинается с попытки двух стран сосуществовать, а затем — стремительно нарастающая паранойя, отчуждение и борьба. Сделать это честно и без фиги в кармане — мне кажется, нам это удается — на самом деле тоже такой вызов современности.

Коля, почему ты снял фильм, действие которого происходит в восьмидесятые? Ты же раньше никогда этого не делал?