Иосиф Маневич - За экраном

До получения первой стипендии мы продали бутылок на полную зарплату, продержались и угодили прямо на первый Московский кинофестиваль, как будто приуроченный к нашему поступлению. Мы встречались у «Ударника» и попадали в его новый зал, до отказа забитый кинематографистами. Весь цвет мирового кинематографа как будто принимал нас, а мы с кем-нибудь из «знатоков» проплывали по залу, и он всезнающе показывал глазами и шептал: Григорий Александров, братья Васильевы, Абрам Роом, Любовь Орлова, Адриан Пиотровский, Шенгелая, Бек-Назаров, Протазанов, Уоллес Бири, Грета Гарбо… Сердце замирало. Самодовольный восторг переполнял душу – ты среди них, ты здесь! Вот раскланялся с Эйзенштейном – и он тебя узнал. Пудовкин тоже. Родные и знакомые расспрашивали, кто-то наивный просил билет, скептики продолжали усмехаться по инерции, но вид у них был жалкий.

Отшумел фестиваль, как бы окропивший нас святой водой кинематографа. Сколько мы всего увидели, с кем только не познакомились! Да и узнали друг друга. Нас было двенадцать, как апостолов, да сорок «академиков». Только что не было шапочек на голове да тоги бессмертных… Кто мы? Вспоминаю и тех, кого принял душой, и тех, с кем сразу тогда разделила черта, за многие годы превратившаяся в непреодолимый ров.

Вот те, с кем прошел всю свою жизнь в кино: Гриша Чахирьян, сын богатых нахичеванских домовладельцев и помещиков, уехавший с семьей в Ереван с первых дней советской власти. До аспирантуры Гриша работал в Ереване на киностудии редактором и ассистентом режиссера и для меня был уже кинематографическим «волком». Наш дуэт с Федей расширился и превратился в трио.

Коля Кладо к тому времени тоже уже поднаторел в киноискусстве. Он был ассистентом Герасимова на двух картинах, снимал документальные фильмы в «Узбеккино», писал рецензии и очень хлестко выступал на дискуссиях. Мы да еще Лиза Смирнова и Грызлов составляли тогда одно крыло аспирантской братии. Посередине было болото – молодые учительницы, готовившие себя к деятельности в учебном кино: Арнольд, Хоранова, Борисович – впрочем, они были люди порядочные, ни в каких проработках не участвовали. Но было еще и другое крыло, воинствующе склочное: Валентин Балашов и Павел Гридасов. Павел был членом партии.

Балашов – способный начетчик, склонный к спекулятивному философскому сектантскому мышлению, Гридасов – его «таран». С первых шагов они претендовали на лидерство, вели войну с нами, щадя лишь Смирнову. Писали доносы и замышляли «разоблачить» Эйзенштейна, Довженко, Кулешова. Сейчас это кажется малоправдоподобным, но тогда, в назревавшей новой борьбе с формализмом, их работы пришлись кое-кому по вкусу, в том числе Лебедеву, тогдашнему директору ВГИКа. Впрочем, вскоре он жестоко поплатился: они написали донос и на него! Балашов написал большую работу, в которой все было поставлено с ног на голову и «Броненосец Потемкин» был объявлен произведением формалистическим, эстетским и антиисторическим. С позиций вульгарного социологизма и бытующей, еще рапповской, идеологии, Гридасов объявил Довженко пантеистом, формалистом и грубым натуралистом. О Кулешове и говорить не приходилось. Спасся от их карающей руки лишь Пудовкин. Все эти труды всерьез обсуждались и поднимались на щит.

На аспирантских семинарах Чахирьян, Кладо и я, да и Грызлов, представитель ленинградской школы, пытались с ними спорить, доказывая несуразность их утверждений. Но в ответ на это был написан донос на Чахирьяна и иже с ним. Главный и мощный козырь против Гриши – скрытое социальное положение. Козырь против Коли Кладо – тот же, отец адмирал. Получалось так, что классовые враги, «недобитки» и их интеллигентские подпевалы (это я да Федя, потерявший бдительность комсомолец) поддерживают формалистов и отказываются от марксистских позиций. Началась кампания. Я не был человеком, скрывающим свое социальное положение, но тоже оказался невольной жертвой. Первым же должен был пасть Г. Чахирьян.

Его решено было «зарезать» на философии – и тогда конец. Экзамен должен был проводить доцент Вандек, а не наш преподаватель Квитко, у которого и я, и Гриша получили «отлично».

Наступил день экзамена. Быстро вынесли из аудитории свои «отлично» Балашов и Гридасов, кто-то вынес «хорошо», наступил мой черед. Я подготовлен был неплохо, пошел спокойно. Вытащил знакомый мне билет. Начал. И через пять минут натолкнулся на стену враждебности и предвзятости. Каждый мой ответ передергивался, сыпались вопрос за вопросом. Я героически боролся, но мной уже стало овладевать отчаяние. Единоборство с Вандеком продолжалось целый час, когда дверь неожиданно отворилась. Вошел зам. директора Аршаруни, которому, видимо, у входа сообщили, что я сижу здесь уже в течение часа.

– Что-то вы, Маневич, долго свою ученость не обнаруживаете? – пошутил Аршаруни.

Физиономия у Вандека перекосилась. Он был уверен, что я – Чахирьян, сын помещика, которого надо срезать… Задав для проформы еще один вопрос, он, не слушая ответа, попросил зачетку и вывел там «хорошо». Я вышел, ничего не понимая. А Чахирьян после полуторачасовой борьбы получил свою двойку. Дело было сделано, Грише грозило исключение. Возмущение курса не помогало, хотя мы вместе со многими «академиками», с которыми дружили, писали заявления, прося разрешения для Чахирьяна пересдать.

Григория Чахирьяиа, помещичьего сына, спас товарищ Сталин. Утром все газеты сообщили, что одному трактористу, выступавшему на съезде колхозников и каявшемуся в том, что отец у него – кулак, Сталин бросил реплику: «Сын за отца не отвечает!» Чахирьян остался в институте. А отец Кладо, действительно бывший контрадмирал, стал первым начальником Морской академии Красного флота, и Коле тоже за него отвечать не пришлось.

Все это мало способствовало дружеской атмосфере в аспирантуре. Мы больше дружили с «академиками». В первых выпусках сценарной и режиссерской академии было много интересных, своеобразных людей, с которыми мне пришлось долгие годы работать вместе. Это Столпер, Андриевский, Вершигора, Ян Фрид, Володарский, Гончуков, Папава, Анненский, Расул Рза, Г. Абашидзе, Мехти Гусейн, Бродский, Кононыкин, Бархузарян.

Одни, как Столпер, стали народными артистами СССР, другие – народными поэтами (Расул Рза), генералами, писателями, как Вершигора, кинодраматургами, как Папава, профессорами, как Фрид, или режиссерами популярных фильмов – как Анненский, снявший «Анну на шее» и «Свадьбу». Другие погибли на войне, или их унесла ранняя смерть, как Бродского и Гончукова. Кто-то стал крупным партийным чиновником, как Назаров, или драматургом периода «лакировки»… Многие же остались рядовыми тружениками сценарного и режиссерского цеха. Впоследствии, встречаясь, мы с удовольствием вспоминали, как слушали Эйзенштейна, Зархи, Туркина, Волькенштейна, Желябужского, Кулешова, учились монтажу у Пудовкина. Вспоминали и веселые капустники, бесконечные эпиграммы…