Иосиф Маневич - За экраном

Именно в сценарной академии я начал свою педагогическую деятельность. Уже на втором курсе был консультантом ГУК, читал много сценариев и вел семинар по современному сценарию. С большим трепетом я входил в первые дни в аудиторию – тщательно подготовившись, чтобы интересно провести занятие. Не только для академиков, но и для меня это была учеба, причем, мне кажется, ремесленно полезная. Мы досконально, «по косточкам», разбирали сценарии Погодина, Славина, Каплера, Ермолинского, Блеймана и Большинцова, Шкловского.

Помню, как на семинаре, неожиданно для того времени, выступил один из «академиков» и подробно, эпизод за эпизодом, разобрал фильм «Ленин в Октябре», доказывая, что его драматургия построена по принципу приключенческих фильмов: поймают ли ищейки Временного правительства вождя партии Ленина и обезглавят ли революцию, или Ленина спасут и свершится Октябрь. Помню бурную дискуссию и свое резюме, в котором я не дал «должного отпора», а даже присоединился к некоторым наблюдениям докладчика.

На втором курсе я и Гриша стали специализироваться по кинодраматургии, руководили нашими занятиями Туркин [8] и Волькенштейн. Я уже тогда избрал себе тему для диссертации: вопросы экранизации – в этой теме я пытался соединить свое знание литературы с опытом киноискусства. Остальные специализировались на истории кино.

Вскоре мои интересы из аудитории «Яра» перенеслись в Малый Гнездниковский. Я вовремя окончил аспирантуру, но диссертацию защищал намного позже, погрузившись в редакторскую работу, а своих товарищей и режиссеров встречал уже в качестве консультанта ГУК, принимая их сценарии и фильмы.

Можно сказать, что диссертацию я в конце концов защитил по настоянию своего папы, не желая огорчать его: я действительно не придавал этому особого значения. Звание кандидата в ту пору, кроме морального удовлетворения, ничего материального не давало, кандидат получал столько же, сколько и не кандидат, никакими правами и преимуществами не пользовался.

Кандидатов по киноискусству в ту пору не было вообще. Заслуженные его деятели, как Эйзенштейн, Кулешов, Лебедев, Туркин, получали звание профессора за свои труды и фильмы. Поэтому наша с Чахирьяном защита (а мы защитились в один день) стала событием, в газете «Кино» появилась заметка «Молодые кандидаты наук». Ее автор излагал содержание диссертаций и рекомендовал их опубликовать.

На этом все и кончилось, традиции банкетов тогда не было.

Второе мое пришествие во ВГИК произошло уже после его возвращения из эвакуации в 1944 году и первого набора в Москве, в котором я принимал участие в качестве педагога. С тех пор я преподаю теорию кинодраматургии и сценарного мастерства.

Я никогда не мыслил о том, что киноискусство войдет в мою судьбу навсегда. Я просто любил кино, как все мальчишки моего поколения. Я мог просиживать по два-три сеанса в кино «Ампир» или «Карнавал» в Севастополе, или в «Бомере» в Пятигорске, или в «Курзале» в Кисловодске. Я застал еще на экранах дореволюционные фильмы – «У камина», «Набат». «Великий немой» набирал свою силу. Но я, провинциальный школьник второй ступени, и не мечтал о том, что когда-нибудь буду там, в том мире, где создаются эти удивительные видения. Помыслы мои не простирались дальше того, чтобы увидеть живого Коваль-Самборского или Малиновскую. Да и зритель я был неискушенный: спешил на «Красные дьяволята» или «Медвежью свадьбу». Восторгался Бастером Китоном, Чаплином, влюблялся в Лию де Путти и Жени Юго, а новаторство «Стачки» или «Броненосца» оставалось для меня неясным.

Многие профессии я перебрал в своих мечтах: и моряка, и тореадора, и верхового пожарной команды, и офицера – но так же как я никогда не представлял себя математиком, так же вне моих грез оставался волшебный мир кино. Я мог лишь стремиться подражать киногероям в жизни: копируя их походку, прическу.

В старших классах, на пороге вуза, я мечтал вступить на поприще, на котором можно победить красноречием. Может, этому способствовало отсутствие усердия, привычки готовить уроки, так как учился я урывками и, по существу, занимался более-менее регулярно только в девятом классе. Но с четвертого класса я привык выступать на собраниях и митингах и освоил правила их ведения, когда мне было неполных десять лет. Я слышал множество ораторов – их слова сотрясали мой детский организм. Я проникал в первые ряды слушателей, торчал в залах революционных трибуналов, видел, как войска прямо с площадей Царицына, после выступления комиссаров, шли в бой.

Позже, в Севастополе, я слушал судебных ораторов, читал речи Плевако, Маклакова, Малинтовича в случайно попавшемся мне сборнике речей. И если думал всерьез, то о карьере юриста. Слова «прокурор республики» – которым в мое время в Крыму была пламенная татарка – казались мне самыми заветными. Бороться словом за правду! И хотя я участвовал в школьных альманахах и даже писал роман с продолжением, все равно для меня это было занятие не увлекательное. Видимо, сложный комплекс моих детских и юношеских пристрастий привел меня, уже взрослого мужа, во ВГИК, сделал педагогом, мастером.

ВГИК стал моей второй жизнью. Четыре буквы вобрали мою жизнь в кино почти целиком, без остатка. Здесь я учился в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, затем, через много лет, докторскую, стал доцентом и профессором, здесь напечатаны мои лекции, здесь я преподавал на всех факультетах кинодраматургию, здесь появилась сценарная мастерская, где впервые мы попытались помогать рождению кинодраматургов. Отсюда я ушел на производство, а затем в течение тридцати лет занимался педагогической деятельностью.

Чтобы преподавать мастерство, мало знать законы теории драмы, поэтики кино – эти законы должны войти в тебя, стать частью твоего мировосприятия, они должны жить в тебе непроизвольно и возникать по наитию для того, чтобы ты смог передать их другому, войти в его замысел и, подчиняя свое «я» чужому вымыслу, помогать развивать и оформлять его в бесконечных поисках лучшего решения.

Теория может развить интеллект, эрудицию, может быть, вкус, но мастерство может развиваться только в общении, в сотворчестве. Опыт, накопленный в спорах, в бесконечных вариантах сценариев, эпизодов, на съемках, став твоим навыком, может помочь таланту – в выдумке опережающему тебя, но еще не владеющему каким-то подспудным чувством экрана. Заметьте, бездарному это не помогает. Не поможет ему и гений Эйзенштейна, у которого оказалось, как это ни странно, мало прямых учеников, а больше последователей. Ибо, помимо таланта, должна быть еще способность научиться кинематографически мыслить. Среди окончивших ВГИК много прозаиков, поэтов, драматургов, так и не ставших сценаристами. Экран – не их муза, и уроки кинодраматургии и сценарного мастерства повышали их образовательный ценз, но не приближали к экрану. Помочь научиться не может даже гениальный сценарист, не ставший при этом педагогом, не обнаруживший в себе таланта отдавать – в ущерб себе, своей личной биографии. И так же как ученик должен обладать способностью учиться, так сценарист-педагог должен иметь способность учить.