Ксения Хан - Глаза колдуна

Внезапно Теодору становится жаль подростка, что зовет себя Шоном.

– Так он колдун? – спрашивает Атлас, давясь зевком. Их самолет уже заворачивает на взлетную полосу, и в маленькое окошко иллюминатора Теодор высматривает фигуру стоящего в здании аэропорта Бена. Приятель остался в Англии, на этом настоял сам Теодор, и Шон его, как ни странно, поддержал.

– Наве-ерное, – устало бормочет засыпающий мальчишка. – Я не знаю. Колдунов же не существует, сам сказал…

– Да-да.

Теодор рассеянно кивает и, чувствуя, как неумолимо погружается в сон, вдруг вспоминает кое-что важное. Сказать это необходимо сейчас, до того как самолет оторвется от земли британских островов.

– Филлип не убивал Веру Фарлонг. Слышишь, наглец?

– Да в курсе я! – тут же отзывается Шон.

– Зачем тогда обвинил?

Тот шипит и давится неразборчивым ругательством.

– Чтобы тебя разозлить, дубина! Никогда про принципы психологии не слышал?

Его ворчливое «придурок» тонет в гуле набирающего высоту самолета.

В жарком Лионе уже днем многолюдно. Французы ходят по длинным улицам неспешно, переговариваются вполголоса и никому не думают уступать дорогу. Особенно двум туристам, выглядящим так, будто оба чудом избежали тюремного заключения за мелкое хулиганство. Палмер шипит на всех встречных по-французски, выговаривая ругательства на старый манер, Теодор молча расталкивает людей в стороны. Франция никогда ему особо не нравилась, главным образом из-за французов с их высокомерием, соперничать с которыми могут лишь англичане.

– Ты уверен, что знаешь адрес? – в который раз спрашивает Теодор у Палмера. «Что я здесь делаю?» – вновь спрашивает он самого себя.

– Ой, заткнись и поторапливайся! – рявкает мальчишка.

Они уже ошиблись улицей: таксист привез их по названному адресу, но Палмер почти сразу же понял, что перепутал стороны набережной. Целый квартал они решили пробежать самостоятельно, чтобы не торчать в пробках.

«Что я здесь делаю?» – вопрошает Теодор снова и снова. Мысли о том, что он волнуется за наглую девчонку, которая буквально две недели назад не давала ему прохода, Атлас старательно игнорирует, и только вид бледного Палмера останавливает его от желания завернуть в первый попавшийся бар на пути.

Пил ли он когда-нибудь французские вина?

«Клеменс до сих пор не отвечает на звонки», – сообщает в СМС беспокойный Бен. Они с Палмером перекидываются короткими сообщениями всю дорогу от Лион-Сент-Экзюпери до города, и с каждым новым посланием мальчишка отчаивается все больше.

Теодор все еще думает, что оказался в эпицентре комедии, и только это не дает ему впасть в панику, как эти двое.

– Дай пройти! – рявкает он на несчастного прохожего. Палмер уже спешит мимо предпоследнего дома вдоль по узкой улице. Странным кажется то, что в спальном районе в разгар рабочего дня так много людей, и все они никуда не торопятся.

Двадцать первый, двадцать второй… двадцать третий дом с красночерепичной крышей и широкими окнами выставляет перед внезапными гостями свои отштукатуренные бока.

– Пусть она будет дома, – бормочет Палмер, задыхаясь от бега. – Пусть-пусть там все будет в порядке.

Если бы Теодор не переживал в этот миг точно так же, заразившись от пугливого подростка, он бы изумился такой заботе.

Палмер кивает ему и стучит в дверь, почти срываясь на отчаянную барабанную дробь. Что-то звенит в глубине дома, что-то грохочет, кто-то коротко вскрикивает. Сердце Теодора, как бы он ни старался прогнать это чувство страха, ухает в желудок.

Клеменс .

Она распахивает дверь перед нежданными знакомыми с такой силой, будто сама готовилась сбежать. И если что-то до этого момента казалось Теодору забавным или наигранным, то оно тут же с хрустом ломается в его сознании.

Клеменс стоит перед ним и Палмером в пропитанной кровью шелковой блузе, с растрепанными, всклокоченными волосами, и красные пятна растекаются по ее белым рукавам и кружевному воротнику крупным узором.

Тяжело дыша, Клеменс смотрит на Теодора широко распахнутыми от удивления – страха, паники, ужаса – глазами. Переводит стеклянный взор на Палмера и возвращает его обратно к Атласу.

– Вы? – хрипло спрашивает она и неверяще мотает головой. На лице – на щеках, скулах, на кончике носа – у нее те же красные пятна-брызги. «Боже, – думает Теодор, лихорадочно выискивая на ее теле следы ранений. – Боже, что это?»

– Клеменс, мы… – нервно икает Палмер, но она вскидывает руку и вдруг, словно взбесившись, наотмашь бьет того по щеке.

– Ты лгун и подлец! – почти визжит Клеменс.

Теперь не остается сомнений: она на грани срыва, она уже сорвалась. Теодор делает неуверенный шаг в ее сторону, и она, простонав, кидается к нему и хватает за плечи, как утопающий хватается за спасательный круг.

– Заберите меня из этого дома! – выдыхает она.

Теодору чудится, что от ее волос пахнет томатным соком.

Когда в море начинается сильный шторм и темные плотные тучи видно с самого берега, а ветер такой сильный, что может сбить с ног, Серлас по необъяснимым причинам всегда оказывается у побережья. В этой части острова нет песчаных пляжей и пологих склонов, и оступиться и полететь вниз со скал здесь проще простого. Сойти с ума и прыгнуть в бушующие пенистые волны ему не дает рука маленькой Клементины.

Клементина никогда не спорит с ним, если они вдвоем оказываются у берега, и Серлас, завороженный сердитым шумом морской стихии, смотрит вдаль, не двигаясь с места. Она не выдергивает свою руку из его потеющей ладони, не елозит и не хнычет. Просто ждет, зная, что с минуты на минуту ему надоест созерцать темное небо со вспыхивающими вдалеке росчерками молний; он тяжко вздохнет, кивнет ей и скажет:

– Пойдем-ка в дом, Клеменс.

Серлас оттягивает этот момент с каждым разом все дальше и все неохотнее возвращается в их неприметную маленькую лачугу у подножья небольшого холма.

– Идем, Серлас, – просит Клементина, когда над ними начинает накрапывать мелкий дождь. Попадать под ливень ей не хочется, и это странно.

Она любит воду и купается в море чаще всех остальных детей ее возраста, иногда сбегая на рассвете из дома, чтобы в одиночестве побродить вдоль берега и послушать морской прибой. Она говорит, что ей нравится ворчливый шум волн и нравится вести с ним беседы.

– В шипении моря, – деловито рассказывает она Серласу, совсем как взрослая, – слышно, как говорят русалки. А ты не слышишь их, потому что не веришь.

– Мэрроу , – поправляет ее Серлас, потому что девочка называет морских существ на французский манер сиренами и упрямо не хочет слушать ирландские легенды.