Ксения Хан - Глаза колдуна

Они сидят в маленькой забегаловке, где подают недорогое пиво и домашнюю еду. Расставленные на веранде круглые столики вперемешку с разномастными стульями хранят отголоски прежней жизни заведения – раньше это место было приличным пабом, но хозяин обанкротился, спустив все свои деньги на азартные игры, хорошее место на набережной выкупила семья фермеров, и теперь здесь подают алкоголь и куриные бульоны. Прежний хозяин спился, но его сын приходит сюда каждый вечер, чтобы обсудить с приятелями последние новости: сегодня «Олимпик Лион» прошел в финал Суперкубка.

– Тебе здесь не нравится?

Персиваль сидит прямо напротив Клеменс и не сводит с нее внимательного, пронизывающего взгляда. У него холодные глаза, и они не нравятся ей гораздо больше, чем пугающий узор сосудов вокруг рта.

– Ты бы хотела вести беседы в более… тихом месте?

Каждое его слово звучит двусмысленно настолько, насколько это возможно, и даже среди общего шума – голосов посетителей, цыганских песен с площади, гудящих вдалеке автомобилей – Клеменс явственно слышит угрозу в его голосе. Она держит руки под столом, чтобы Персиваль не заметил, как потеют у нее пальцы. Между ними всего лишь три фута стола, обтянутого выцветшей скатертью, но кажется, будто Клеменс стоит у обрыва и этот человек вот-вот столкнет ее вниз.

– В знакомой обстановке, – говорит он, – тебе будет спокойнее, Клементина.

– Знакомой?..

– Разве ты не работала здесь… лет пять назад?

Чтобы вздохнуть, ей приходится постараться – спертый воздух застревает комом в горле, в груди колотится разбухшее нервное сердце. Сейчас оно не помещается в грудной клетке, ему там мало места. Клеменс опускает глаза вниз, на свои сцепленные в замок под столом пальцы, лишь бы не смотреть на бледное лицо сидящего напротив существа.

– Мистер Каган хорошо о тебе отзывался, – продолжает Персиваль. – Мне довелось поработать с ним, пока он не прокутил свое состояние в казино. Я говорил ему повременить с большими ставками, но этот жадный эбрах [21] Еврей ( гэльск. ). решил, будто знает все лучше меня.

Клеменс едва дышит. Из немногословной мягкой речи этого человека она отчаянно пытается выловить хоть что-то, что поможет ей справиться с неизвестным страхом: пусть он допустит ошибку, оборвет себя на полуслове, будто оговорился, пусть повысит голос, сделает его эмоциональнее, чтобы не звучать так гипнотизирующе-спокойно. Она облизывает пересохшие губы и отвлекается от созерцания его лица, смотрит в сторону площади.

Женщина в цветастой юбке догоняет маленького ребенка. Многочисленные обручи на ее руках и шее звенят, и, когда она ловит девочку, Клеменс замечает темный узор на ее плече. Бутон тюльпана, извивающийся восьмеркой. Персиваль поворачивается спиной к площади и горбится.

– Вы следили за мной с рождения? – спрашивает Клеменс и видит, как дергается уголок его неправильных губ.

– Следить за ребенком неинтересно.

– Вы обещали ответить на все мои вопросы. Это не ответ.

Если отключить все эмоции и говорить с опасным соперником в его манере, не реагируя на бешено стучащее в груди сердце, становится проще. Клеменс стискивает замызганный уголок скатерти под столом и мысленно проговаривает про себя все, что хочет спросить.

– А ты знаешь цену словам, Клементина, – с удовольствием замечает Персиваль. Она уверена, что его настоящее имя никто не знает, но спрашивать об этом, теряя драгоценные мгновения, не осмеливается.

– Меня зовут Клеменс, – говорит она. – Вы путаете меня с кем-то.

– Хочешь узнать, с кем?

Нет. Нет-нет-нет, сейчас это совсем не имеет значения. Клеменс отчаянно гонит прочь назойливые мысли, но едкое любопытство отравляет ее уже так давно, что она почти готова сдаться. Кто эта Клементина, которую Теодор зовет в горячке, думая, что умирает? Кто эта Клементина, которую ищет человек рядом?

– Уверен, мой дорогой Теодор не скажет тебе всей правды, даже если ты попросишь его об этом, – добавляет Персиваль.

Отлично понимая, что словами можно ранить так же сильно, как старым антикварным ножом с ручкой из туфа, Персиваль вонзает в нее лезвие и с явным наслаждением проворачивает внутри. Слова несут медленную смерть, каждый слог в них отравлен, и вряд ли ответ на терзающий Клеменс вопрос будет противоядием.

– Меня не интересует Клементина, – наконец отвечает она.

– Нет, – соглашается Персиваль. – Ты хочешь знать, кто я такой и почему появился только теперь. Верно?

Клеменс ждет от него подвоха. Кивает, не сводя с него глаз. И он улыбается, демонстрируя темную дыру на месте одного из клыков.

– С твоей матерью мы познакомились двадцать семь лет назад. Ей было всего восемнадцать – молодая душа. Надменная и высокомерная уже в таком юном возрасте. Совсем не похожа на… – Персиваль впервые запинается и, облизнув белый ряд зубов, косится на Клеменс.

Та уверена, что это было сделано специально, но молчит и ждет продолжения. Нет, ей не интересно, с кем сравнивают Оливию. Она не поддастся на эту уловку. Персиваль вздыхает с видимым разочарованием.

– Забавно, ведь она ненавидела имя Ванесса. У женщин этой семьи странные привычки, Клементина… Хорошо, что ты взяла от своей матери только лучшее.

Глубокий вдох. Медленный выдох. Из спутанных воедино чувств Клеменс удается вытащить на поверхность одно: ей чудится, будто Персиваль вьет из бесконечных слов паутину и оплетает ее руки и ноги, обвивает ими горло, мешая дышать полной грудью. Он говорит не то, что Клеменс хочется услышать; он, словно змея, ускользает от ответов, что обещал ей. Путаясь в мыслях, Клеменс вскидывает голову и упирается взглядом в спокойное лицо Персиваля.

Так мог бы смотреть на мир мертвец.

– Вы мой биологический отец, я знаю, – шепчет она. – Об этом в моей семье не говорят, но я знаю. Меня волнует совсем другое.

– Тогда задай мне вопрос, – осклабившись, произносит Персиваль. Он откидывается на спинку стула, скрещивает на груди руки – похожий на преступника, играющего с неумелым следователем-самоучкой, или на убийцу, оценивающего будущую жертву. – Чтобы получить ответ, Клементина, ты должна спрашивать, не давая противнику даже шанса отвертеться и заговорить тебе зубы. Ты должна контролировать то, что говоришь.

– Вы… – задыхается Клеменс. – Вы поучаете меня?

– Увереннее. В твоих словах слишком много эмоций, они тебе мешают.

Внезапно Персиваль наклоняется – деревянные ножки стула под ним визгливо скребут по неровному настилу веранды – и тянется указательным пальцем ко лбу Клеменс. Она чувствует ледяное прикосновение чужой руки и вздрагивает.

– Слова отражают мысли, малышка Клементина, и с ними нельзя играть.