Татьяна Мастрюкова - Приоткрытая дверь

Ну вот, предположим, на кухне у нас среди половников и прочих разных прихваток висели ножнички, которыми мама вскрывала упаковки. Люля действительно редко заходила на кухню, но это было совершенно обычное ее поведение. Она приходила не готовить, а есть. Любая готовка вызывала у моей тети просто физическое отвращение. Дома ее кормила бабушка, иногда моя мама, а где тетя Юля питалась вне дома, мне неизвестно. Так что ножницы тут абсолютно ни при чем.

Еще на кухне был молоток для отбивания мяса, и с одной стороны он был как бы топорик. В качестве оружия защиты и особенно нападения такой молоток был просто незаменим. Особенно когда мама делала отбивные. Но вот если обороняться им от нечистой силы… Что-то я сильно сомневалась в его боевых качествах.

И еще азарт внезапно сменился страхом. Просто каким-то липким, мерзким страхом, гнездившимся где-то в животе. Именно поэтому я старалась рассуждать здраво, не поддаваясь панике. Но это омерзительное чувство все равно присутствовало на заднем плане. Как в фильмах: ничего не происходит, но тревожная музыка предупреждает, что дело нечисто.

Только вот я не в фильме. Не по сценарию. И кругом тишина.

Для начала внимательно осмотрев теткину комнату (вроде ничего опасного), я снова подошла к столу с предполагаемой манилкой. Никаких ножниц, даже маникюрных, не валялось.

Зато я первый раз обратила внимание на зеркало, перед которым Люля наводила марафет. Достаточно большое, хотя занавешенное всякой ерундой, с лампочками по бокам, как в гримерке какой-нибудь актрисы. Раньше здесь прямо к стеклу были прилеплены стикеры. На одном из них Люля написала заклинание для Польки. Теперь их не было.

Просто удивительно, что я вообще не заметила зеркало в первый раз, когда искала манилку и нюхала духи. Но теперь-то я внимательно всмотрелась в не очень чистое стекло, изучая отражение комнаты за спиной. А потом быстро повернулась, обшаривая взглядом бывшую детскую. Не похоже, чтобы что-то исчезло или добавилось. Но по сравнению с бабушкиной комнатой Люлина была мне не так хорошо знакома.

Для уточнения я обернулась, чтобы сравнить реальность и отражение. Случайно взглянула на себя и застыла. Я застыла. Не двигалась. Даже затаила дыхание.

А голова моя в зеркале продолжала поворачиваться. Медленно. Ме-е-едленно… Сейчас она повернется на сто восемьдесят градусов, и я умру со свернутой шеей.

Резко отвернувшись от зеркала, я чуть не разревелась. Потрогала шею. Ну на фиг. Никогда больше не буду смотреть на себя через плечо!

Нет уж, дудки! Если я сейчас начну бояться собственного отражения, то не надо было вообще ничего предпринимать. Необходимо закрыть этот дурацкий переход, и я это сделаю!

Поэтому я вытерла слезы (не заметила, как заревела) и, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, чтобы даже случайно не взглянуть на свое отражение, стала заново разглядывать Люлину комнату. Из-под ладони очень хорошо был виден стол, а вот перспектива – не очень.

Первая странность: кукла-ворона в зеркале не отражалась. И опять я засомневалась: манилка это или нет? Ведь не видно было и самых что ни на есть обычных флаконов духов. Впрочем, ни один из ароматов тоже не был мне знаком. Снова открывать флакончики я инстинктивно побоялась.

В том углу, где в прошлый раз мне привиделось пальто (или что там было), в зеркале ничего не отражалось. Но чем больше я в этот угол смотрела, тем больше, наверное, мое воображение дорисовывало сгущающиеся тени. Мне пришлось резко отвести взгляд, пока силуэт вновь не обрел плоть.

Что, если я сейчас через зеркало начну вызывать к жизни то, чего нет? Что, если только этого от меня и ждут? Резко отвернувшись от столика и вскочив на ноги, я решительно направилась к теткиному шкафу со шмотьем и остатками всех (или почти всех) теткиных

увлечений.

Коврик для йоги. Люле хватило одного занятия в группе просветленных, чтобы навсегда забросить это увлечение. Там ей не удалось блеснуть, все были слишком гибкими, а у нее потом болели все мышцы. И еще оказалось, что придерживаться вегетарианства нужно постоянно, а не только на публике. Кончилось все обжираловкой и фастфудом прямо рядом с йога-центром. Но нас Люля еще долго держала в неведении, до первого праздничного застолья. Какая-то странная резиновая сбруя, о предназначении которой я даже не хочу догадываться. О, вот все для рукоделия!

Я была абсолютно уверена, что тетя Люля не заметит ни того, что я здесь рылась, ни пропажи. Увлечение шитьем каких-то совершенно безумных нарядов закончилось почти сразу. Недошитый пиджак до сих пор валялся комком в теткином уголке заброшенных увлечений. Так что я без зазрений совести высыпала все барахло и стала методично рыться в нем. Искала и оглядывалась, напряженно вслушиваясь.

Пару раз четко слышались шаги в коридоре. Я была бы только счастлива, если бы меня застукал кто-то из родителей с резонным вопросом, что за беспредел я творю в чужой комнате. Все сразу встало бы на свои места, я уверена. Но шаги замирали ровно на пороге бывшей детской. Сколько ни вглядывайся, никто видимый на пороге не стоял.

Удивительно, что как раз в недошитом пиджаке мне и попалась подходящая вещь: скроенный и даже сметанный рукав был пришпилен к непонятной детали огромной толстой швейной иглой. То ли в тот момент тете не хватило булавок, то ли просто игла первой попалась под руку.

Запихнув тряпки и прочий хлам обратно в угол, я внимательно рассмотрела иглу. В такой Кощей мог бы хранить свою смерть!

Эй, не этой ли иглой Люля колдовала над фотографиями? Я никак не могла вспомнить, куда делся так называемый маятник . Ведь его тоже можно было бы использовать…

Но сейчас и такая игла мне подходила. Правда, она оказалась совершенно тупой. Я для пробы потыкала ею в дверь, но игла абсолютно не желала держаться, только оставляла вмятины. Непонятно даже, каким образом она продрала пиджачную ткань. Затупилась, что ли, уже после?

Тут я опять почувствовала, как же в бывшей детской холодно. Когда я еще делила комнату с тетей, здесь, наоборот, было даже душновато.

Держа иглу, будто кинжал (тупой такой кинжал), я снова полезла в Люлино шитье и снова вывалила на пол лоскутки и мотки ниток. Выбрав самые, на мой взгляд, подходящие тряпки, годные для затыкания трещины в стене, я решительно принялась пропихивать их в переход , помогая себе пластиковой тонкой спицей. Можно было бы делать это иглой, но ее я берегла, боясь потерять. Даже специально выудила из теткиного шитья обрывок шерстяной белой нитки, продела в ушко (ушище) иголки, закрепила несколькими узелками петельку и накинула для надежности на палец.

Короче, я орудовала спицей. Одна за другой тряпки исчезали в трещине, будто куда-то проваливались. Может, кстати, и правда проваливались. На тротуаре у подъезда небось собралась такая нехилая груда разнообразных лоскутков!