Вадим Назаров - Круги на воде

Оперение Ангела из синего стало алым. Он увидел Каина, что крутился у плиты, сыпал в кофе зерна белого перца и тмина и читал в запотевшем зеркале имена, что хозяйка раньше написала мизинцем. В бороде у него торчали отравленные иглы. Помаил ощутил в руке приятную тяжесть меча и сложил пальцы в знак гнева.

Но Господь, как известно, запретил трогать Адамова первенца, запрет был написан у Каина на веках, и моргал он в два раза чаще обычных людей.

Каин почувствовал приближение Ангела, потому что:

– внезапно захотел спать,

– время качнулось и потекло назад, и он вдруг вспомнил, что однажды уже был здесь, стоял у этой плиты и так далее…

– услышал звук, называемый коканием , словно спящий шепчет что-то невнятное за спиной, или шумит море сквозь шелест леса, или сверчок запел в голове.

Каин обрадовался и испугался. Он вытащил из бороды ледяную иглу и помешал ею в кофеварке. Помаил пристально следил за ним с купола Андреевского собора, когда в кухню вошла Марина. В руках у нее был почерневший от новостей телефон:

Пассажир Симонов в Хельсинки не прибыл.

Не волнуйтесь, пожалуйста, не губите себя, – заторопился индус – он жив, я знаю, где он. Присядьте, выпейте кофе, он жив, спросите хоть у того, – Каин кивнул в сторону окна. Марина подняла глаза и увидела над красной крышей зелёную звезду. То был Алголь, генератор тьмы.

Марина перекрестилась. Индус заморгал, передал ей чашку. Кофе и в самом деле был хорош. «Откуда такой в Голландии?» – спросила Марина, не в силах понять, где кончается аромат и начинается вкус, столь тонка была грань.

Вы хорошо делаете, что берете паузу, – сказал индус. – Сейчас мы просто поболтаем. А потом обсудим главное. Кстати, кофе, сельдь и великие художники могут быть только голландскими, закон такой.

Вы, должно быть, художник, – мрачно процедила Марина.

Желаете убедиться? – индус, прихрамывая, убежал в коридор и вернулся с внушительным портфолио.

Пока Марина рассматривала снимки заброшенных заводов, замусоренных пейзажей, мертвых птиц, ржавых кораблей и снова мертвых, на этот раз – норок на звероферме, фотограф знакомил ее со своим манифестом:

Понимаете ли, Марина Павловна, Земля – это и есть Ад, а после смерти мы освобождаемся. Страшный суд уже случился, а место, где мы с вами имеем сомнительную честь пребывать – это приговор, наказание. Об этом говорят мои кисть и камера.

Стало быть, натюрморт – ваш любимый жанр, – сказала Марина.

Фотограф не понял иронии и отвечал серьезно:

Критики считают, что мой конек – портрет. В этом жанре, если верить им на слово, я умею показать суть, не взламывая предмет изображения.

Марина продолжала смотреть: ледяная пустыня, пустыня песчаная, линии на песке образуют подобие астрологических знаков, бронзовые статуи с искаженными лицами, на которых застыли гримасы боли, страха и отвращения, репортаж с сафари, красные туши, желтые рога.

Это для денег – пояснил индус – когда-то охота весьма интересовала меня, но потом зверье мне наскучило.

Портреты Марине не понравились. У всех, кто позировал голландцу, получались неживые оловянные глаза.

А это кто? – Марина показала на серию размытых снимков, где полосы света и тени сплетались, как песни цикад в траве.

О, здесь самое главное, – воскликнул Каин, – вы, как говорится, добрались до корня моего творческого интереса! Это Ангелы. Я снимал их прошлым летом на Мальте. На сверхчувствительную пленку. Ведь Ангелы – это свет, не так ли?

Кто? – переспросила Марина.

Вы не ослышались, – сказал Каин, – собственно, за этим я и здесь. Теперь поговорим о брате.

Что вы хотите сказать? – нервно спросила Марина.

Индус наклонился к ней и заговорщически зашептал:

Дело в том, дорогая, что вашего братца похитили Ангелы. Учитывая, что он далеко не святой – и вы об этом знаете лучше меня, – случай уникальный. Признаюсь, – индус приложил руки к сердцу, – здесь не обошлось без моего участия, и я хотел бы получить свою долю славы – несколько снимков и эксклюзивное интервью для Sun . Насколько я понимаю, ваш кузен сейчас пролетает Гатчину, и мы отправляемся его встречать. Вы ведь составите мне компанию?

Пошел прочь, – сказала Марина.

Каин холодно посмотрел на нее и процедил сквозь редкие зубы:

Вы, верно, думаете, что я шучу или издеваюсь? Чтобы убедиться в моей искренности, прошу примерить эту штуку.

Он протянул Марине очки странной формы с толстыми желтыми стеклами.

Она автоматически взяла их, надела и увидела невечерний свет . Комната наполнилась расходящимися разноцветными лучами. Марина вытянула руки вперед и пошла к окну, чтобы увидеть их источник.

Помаил успел завесить окно крылом и спас Марину от слепоты, а то ходить бы ей до смерти с оловянными глазами.

Марина же перекрыла Ангела телом и помешала фотографу прицелиться, стрела застряла в тяжелой плюшевой портьере.

У этих русских женщин все-таки потрясающая чувствительность, – успел подумать Каин за миг до того, как Псалмом девяностым, что запел Ангел, его вынесло из дома вон.

Марина сидела на полу, наматывала локон на палец, плакала и смеялась. Шальновское проклятие, похоже, вернулось, брата тряхнуло в катастрофе, а сестре настойчиво предлагалось сойти с ума.

Тем не менее голова ее работала на удивление ясно и быстро. Марина встала, без суеты собрала рюкзак. Вопреки обыкновению, не забыла ни швейцарский нож, ни зубную пасту. Сверху бросила деньги, очки и пакет сухарей с маком. Включила весь свет, телевизор, поставила CD на бесконечный повтор и выбежала из дома. Она догадывалась, что странный гость скоро вернется и устроит новую выставку своих работ.

Женщина поспешила на вокзал, села в последнюю электричку на Осиновец. Пока ехала по городу, все смотрела в окно и думала, что теперь она – спица в колесе Большой Охоты: сестра ищет брата, индус стережет их обоих, индуса кто-то на них натравливает, и есть еще один, который заступился за нее.

В Осиновце было темно и тихо. Плескалось за пологой дюной Ладожское озеро, да маяк распахивал над спящим рыбацким поселком свое светлое крыло. Марина осторожно, чтобы не разбудить пьяного сторожа, пробралась на пирс, залезла в старый баркас и молилась, перед тем как уснуть на лавке, чтобы Господь избавил её от внезапной смерти и срамных видений. Каиновы очки жгли руки соблазном посмотреть, много ли собралось в этот час на маяке милостивых к нехитрым просьбам рыбаков Ангелов, но Марина благоразумно воздержалась.

Ночью Архангел Исаакил призвал Помаила и Руахила к себе в Адмиралтейство, они чинно беседовали, глядя, как баржи тянут дробленый камень вверх по реке.

Марина проснулась с улыбкой. В ушах ее еще вертелись слова, в которые сложились за минуту до пробуждения песня птицы и плеск Ладоги: