Вадим Назаров - Круги на воде

В самом дальнем углу Ада я остался один .

Лучше бы мне не родиться, и счастливей меня оказалась та девочкавыкидыш, которую мама потеряла в семьдесят шестом.

Я упал на грудь Руахила – и нет, не заплакал – завыл, и пещерные гады забились в норы, опаленные этим криком, потому что печаль моя была неподдельной.

Пусть бы я до конца струсил там, наверху, и Ангел мой был бы теперь жив.

Я бил Руахила по ланитам, припадал ухом к устам и вдруг заметил, что изо рта его все еще торчит ледяная игла. Я осторожно схватил ее за ушко зубами, медленно вытянул и проглотил.

Игла со звоном упала в желудок и там лопнула по числу моих грехов на семьдесят семь осколков, которые превратятся в воду.

Так, утолив жажду, вызванную слезами, я продолжал рыдать и не замечал, что теперь уже я лежу на полу пещеры, а Руахил сидит надо мной на корточках и гладит холодной рукой по голове.

Невольные грехи подкатились к моим глазам, и забытые – всплыли в памяти. От осознания собственной мерзости мне хотелось плакать сильнее, но сильнее уже не получалось. Я стал задыхаться, и тогда сознание милосердно меня оставило. Я помню, тело сильно тряхнуло, словно кто-то вырвался из него, и я упал в бездонный ледяной омут, во мрак, в обморок.

На коленях, блудным сыном, стоял я, обнимая своего Ангела, и орнамент на его кирасе больно врезался мне в щеку. Руахил был бледен, как человек, и перья с его крыльев осыпались, словно листья осенней ночью, обнажая белую кожу. Но это был он, и он был жив.

Нельзя с головой уйти в Смерть и не потерять ни одного волоса, – сказал Руахил, – но мы, похоже, ударились о самое дно. Хлебнули лишнего. По-моему, теперь я знаю, где Каин берет свои иглы.

Слава Богу, ты жив, – сказал я.

Аминь, – сказал Руахил и, помолчав, добавил: – Надо уходить, скоро они придут. Ангельский дух им ненавистен не меньше русского.

Мы обнялись как братья и пошли прочь, пошатываясь и тяжело вздыхая. Ангел понюхал ветер, подобно волку. Мы свернули в тесный боковой отнорок и оказались в полной темноте, потому что сил держать нимб у Руахила не было.

Мы брели, мне показалось, на запах, которого я до времени не ощущал. Но через час пути и мне явился резкий и пьяный дух сырой нефти. Тоннель резко пошел вниз, я поскользнулся, упал и покатился по скользкому полу, а когда поднялся – ощутил над головой гулкую пустоту. Мы оказались внутри выработанного нефтяного горизонта.

Руахил закрыл мне рот ладонью, велел не дышать и прочел молитву, вызывающую ветер, над которым ему дана некоторая власть. Ветер вскоре прибыл, пыхтя и повизгивая, и колоколом накрыл меня. Набатом разлился я в затхлом воздухе, которым, должно быть, дышал еще Иона. Но даже кислый воздух лучше, чем свежий эфир.

Мы брели по горизонту, по болоту былых времен. Нефть была то по пояс, то по горло, и если бы кто-то из них сейчас нас увидел, то принял бы за своих. Казалось, сама тьма была здесь не газообразной, как наверху, а жидкой. Она липкой коркой покрывала наши тела, лезла в уши и рот.

Наконец, болото стало мелеть и внезапно оборвалось. Перед нами была лишь пропитанная нефтью плита – базальт. Руахил приложил к скале ухо, прислушался.

Мы должны идти дальше, – сказал Руахил. – Если пройдем, спасемся. Если же нет – через год-другой какой-нибудь мелкий бес подожжет нефть из пустой шалости, а через час тебя станет мучить жажда.

Я потрогал камень рукой. Он был настоящий.

Не думай об этом, – сказал Руахил, – иди, и все.

Я разделся и вошел в тело камня.

Это возможно, если осознать свою бестелесность, и тогда давить просто некого.

Сквозь скалу я прошел во сне. Где она была крепче, там я давил базальт, словно снег, где крепче был я, камень тек сквозь туловище, как поток сквозь сеть. Когда же скала меня поймала, заманив серебряной жилкой, я превратился в газ.

Внутри камня я понял, что такое настоящий холод и подлинная тишина.

Еще мне нравилось, что внутри массива нет ни пространства, ни пустоты, ни смерти, ни жизни. А я скале не понравился как раз тем, что во мне все это было, и она меня без схваток выплюнула.

Едва я выкатился из камня, меня подхватила вода. Я упал на спину и впервые увидел свет, мутные сумерки цвета чая, захохотал и стал задыхаться. За спиной бурлили и лопались пузыри, это ветер, которому велено было меня охранять, застрял в решетке базальта, будто птица в силках.

Руахил подхватил меня за бороду и потянул вверх. В ушах моих гудели горны, ухали барабаны. Я говорил без умолку, набивался в друзья к узкоглазым русалкам, что пялились на нас из подводных зарослей.

Когда через день мы всплыли, я едва не лишился зрения от ослепительного небесного пламени – света Луны. Была теплая ночь. Мы лежали без сил на берегу озера Тартар. На горизонте стояло зарево. Там шумел Вавилон, и разноцветные жертвенные дымы его храмов сплетались в извилистый стебель, который упирался в небо. Возможно, даже подпирал его. Было плохо видно, мешали облака.

Меня вырвало желчью и нефтью. Я был счастлив.

Наконец, Руахил поднялся, начертил ладонью крест во влажном воздухе и стал молиться по-ангельски протяжно и переливчато, вплетая в речь, как бусины в ткань, самоцветные имена своих святых покровителей. Я догадался, что он обращается к Архангелу Рафаилу. Я заслушался и стал медленно нагреваться. Изнутри я походил на белый лед, снаружи – на черную ящерицу.

Озеро вытягивало из воздуха тьму, выдыхало туман. Отражения звезд и космических тел скользили по мутной воде, сбивались в стаи. По мере моления Руахил становился тоньше, прозрачней и вскоре растаял, словно сахар. Оставался лишь голос в озерной волне, а потом и голос пропал. На самом пределе слуха запел деревенский петух, залаяла собака. Я вдруг понял, что у меня нет ни одежды, ни паспорта, ни визы. Вообрази себе мою встречу с властями:

Следователь: Как вы попали в нашу страну? Я: Сбежал из Ада.

Впрочем, в Междуречье теперь война, до следователя может и не дойти. Я заполз в озеро и стал отмываться.

Небесные холмы покрылись красной травой. И ветер, играя на птичьих дудочках, погнал к Востоку свои стада. Камыш зашептал утреннее правило, смешивая шумерские и арабские слова. Над озером летела серая цапля.

Мне было легко и сладостно, я едва не заплакал, но, должно быть, во мне осталось слишком мало соли, и слеза растаяла, не долетев до зрачка. В утреннем свете вода стала зеленой и мирной, как футбольное поле. Но я-то знал, какие подонки таятся в его глубине.

Я осматривал местность от света до тени и видел, как наверху всходили и рушились города, рассыпались, падая, на тысячу деревень, разбросанных по бесконечной синей тундре, где всего и примечательного, что белый перистый мох и красные лучистые прутья, а внизу – волны ворочали бородатые коряги, месили драгоценнейший ил – бесценное тесто цивилизации, корень пирамид, и, увязнув в повседневных заботах, озеро забывало про облака или же просто не смело отражать их.