Вадим Назаров - Круги на воде

День начал взрослеть, а Руахил все не появлялся. За песчаным мысом слышались гортанные чаячьи голоса. Я был голоден, утомлен ожиданием и принялся грызть водянистые стебли молодого тростника. Кто-то окликнул меня по имени, я оглянулся и упал, ослепленный сиянием. Черные пятна в моих обожженных глазах сложились в фигуру Ангела.

Руахил дунул мне в макушку, и боль прошла.

Я с опаской посмотрел на него из-под ресниц и увидел, что такое Вестник Девятого чина во всей своей красе. Его перья стали белы, но это были не молоко или снег, а платина высшей пробы, и червонное золото легло там, где раньше мне виделись пшеница и песок.

Ангел протянул мне сверток, где я нашел бурнус, куфию и сандалии. Путешествие я продолжал в арабском платье, с которым вполне уместно смотрелась моя изрядно отросшая борода.

Руахил провел мне по лицу ладонью, и северную бледность сменил восточный загар, глаза из синих стали черными, их словом было ожидание , а стало печаль . Зрение мое притупилось, как у всех южан, зато обоняние наполнилось терпкими запахами, в которых я прочел имена чертополоха, дерезы и еще пяти-шести трав.

Мы шли вдоль берега, и на скромный вопрос о хлебе Ангел ответил улыбкой и неопределенным жестом в сторону рыбацкой деревни.

За лукоморьем на песчаном мысе, где пигалицы и цапли рисовали лапами буквы греческого алфавита и славянской азбуки, Ангел остановился и оглядел горизонт. Я присел на бревно цвета слоновой кости, оцилиндрованное волной, и пытался увидеть тот предмет, что привлек его внимание, и увидал полосу света там, где небесный свод упирается в черепаший панцирь. Руахил, наверное, смотрел дальше и видел что-то иное, свое.

Жук – точильщик лет пятьдесят назад составил на бревне календарь, но, в отличие от птичьих следов, его знаки в слова не складывались. Возможно, жуки здесь используют куфические письмена. В наших краях этим искусством владеют только старые карельские камни.

В воздухе родился, окреп и умер шипящий спиралевидный звук. Ангел очнулся. Ночью будет гроза, – сказал он одними губами, – надо поторапливаться.

В деревне забрехали мелкие желтые псы, один из них даже ухватился зубами за Руахилов хитон. Озерные арабы, сидя на корточках у стен своих глинобитных домов, Ангела не видели и, в отличие от собак, недружелюбно рычали и скалились на меня.

На восточное гостеприимство я не рассчитывал, однако надеялся, что Руахил сделает чудо. Например, стащит незаметно лепешку из очага или достанет из-под кирасы безант – мелкую золотую монету, ходившую здесь во времена крестоносцев. Ангел не обращал на меня внимания, он решительно шел вверх по улице, и грязь не липла к его ногам. Я отстал.

Наконец, там, где начиналась рыбацкая свалка и свистели на разные лады в кроне огромного битого непогодой дерева усатые синицы, Руахил замедлил шаги и дождался меня.

Я заметил, что нижние ветви дерева обвязаны красными ленточками, а к древнему стволу прибиты медные пластинки с именами. Кое-где в массивной кроне виднелись диковинные желтоватые плоды, видимо, прошлогодние, они и привлекали синиц.

Мы подошли ближе, я поднял фрукт с земли, чтобы разглядеть получше. Плод источал запах меда и чего-то знакомо-запретного. Спермы. Я мог бы съесть его, но брезговал.

Что за дерево? – спросил я у Ангела, глаза которого светились торжеством.

Древо жизни , – сказал Руахил по-латыни, – жернов у тебя под ногами и это Дерево – вот и все, что осталось от Едемского сада.

Какой еще жернов? – переспросил я.

Господь накрыл им глиняную яму, из которой взял на Адама. Первая в мире могила была пуста.

Я попятился, переложил запретный плод в левую руку, перекрестился и сжал кулак. Сквозь пальцы потекла красная мякоть. Я смотрел Ангелу прямо в глаза.

Так что же, – сказал я после молчания, – стоит откусить, и я стану подобен Ангелу?

Руахил улыбнулся:

После смерти все только начинается. Ты будешь подобен младенцу, что не желает рождаться и плавает в утробе, медленно превращаясь в старика.

Смотри на камни. Тела их бессмертны, более того, безжизненны. В бессмертии тело – не главное. Кого не коснется смерть, тому и жизнь не отрада. Вспомни хотя бы Каина.

Здешняя судьба – лишь эхо той, что тебя ожидает. Тело – дар для гордого духа, для бессмертной души – наказание.

Я разжал кулак и вытер руки подолом бурнуса. Ангел поведал мне, что в день Страшного Суда все восстанут в старых, но прекрасных телах, синевато-прозрачных, подобных глаголам Ангелов. И не будет ни стариков, ни детей, но каждый вернется таким, каким был или мог быть тридцати трех лет от роду.

Два Ангела встанут по разные концы Земли, один на белой воде, другой на черном камне. И те из воскресших, кого выберет Гавриил, полетят сквозь огонь в Вечные Города. Оставшихся Михаил уподобит пламени.

Это была песня из Голубиной книги , одна из тех, что стекают с Великой Горы Небес, перекатываясь от высших хоров к низшим, ослабевают в своем совершенстве, но в сущности не меняются.

Одеяние говорящего Ангела из воинского стало священническим. Теперь он облачился в подир, и расшитая жемчугом епитрахиль крестообразно перевязывала его грудь.

Я сложил на груди руки и закрыл глаза, а когда открыл, мы уже летели над полосатой рекой Тигр. Новые перья Руахила были длиннее прежних, тонкие поперечные полосы на правом крыле от ветра сложились в слово, которое я прочел, понял и тотчас забыл.

Я лежал на животе, на прозрачной плоскости и, чтобы не бояться, держался за Руахилову ногу. Воздух сделался густым и вязким, я хватал его свободной рукой, мял. Воздух был как вода, и полет наш напоминал плавание. Я растопырил пальцы, оторвался от Ангела и целую минуту летел с ним рядом, пока не почувствовал под собой пустоту. Едва почувствовал – начал проваливаться.

Может показаться, что причина этого падения – мой невроз, но оглянись: Руахил тоже падает.

Мы катились по пологому склону Великой Горы. Ангел полыхал голубым огнем, летел красиво и ровно, словно древний метеорит. Я же кувыркался молодой молнией.

У самой земли Ангел крепко схватил меня за ворот, распустил крылья, и мы упали в песок.

От удара в глазах расцвели подсолнухи. В руке Руахила матово мерцал меч, похожий на крест Казанского собора. Ангел молился, и слова складывались у него на груди в броню. Ветер вокруг нас вернулся в газообразное состояние, но на вершине бархана все еще стояла глыба небесного льда.

За прозрачной стеной, словно рыба в аквариуме, замер охристый Ангел. Его страшный меч, похожий на полумесяц, который, как известно, питается живой кровью, гудел от голода.

Кто это? – прошептал я.

Джабраил, Страж Аравийской пустыни, это он сбил нас, – отвечал мой Ангел.