Вадим Назаров - Круги на воде

Воздушный куб стремительно таял, стена аквариума осыпалась, и Джабраил приблизился к нам одним прыжком. Руахил приветствовал его едва заметным движением век и протянул тугой свиток – нашу подорожную .

Джабраил развернул свиток и внезапно изменился в лице – помягчел и разулыбался. Он что-то сказал Хранителю Корабельного поля по-арабски и исчез в песчаном вихре. Я не успел зажмуриться, мешки под моими глазами туго набились песком.

Что он сказал? – спросил я, обливаясь слезами и отплевываясь.

В подорожной была печать Теофила, известного ему англиканца, Джабраил просил передать своему приятелю горсть песка для промакивания чернил, – отвечал Руахил. – Мы должны идти лицом к ветру до самых гор. Ветер не переменится, аравиец будет держать его за крыло.

Мы шли по каменистой равнине, поросшей редким кустарником, и гроза не последовала за нами. Небесная Армада тяжело развернулась и обрушилась на Шатт-эль-Араб. Ветер бил мне в лицо песком, и темнокожесть трескалась, как шоколад на эскимо. На горизонте стояли синие горы, над ними, повторяя рельеф Таврского хребта, высились облака, а над облаками торчали ледяные пики, что маяками мигали в вечернем солнце.

Каждый шаг мне давался с трудом, но, как бывает во сне, двигались мы довольно быстро, обогнали даже натовский вертолет, что ощерился было в нашу сторону всем своим арсеналом, включая белые звёзды, призывающие адский огонь.

Когда наши тени стали такими длинными, что путались в траве и цеплялись за колючки, мы достигли ручья и пошли берегом вверх по течению. Вскоре берега стали непроходимыми, Руахил взял меня на руки и пошел вброд.

Я прижался к его груди, сердца Ангела бились почти синхронно, как железные колеса поезда. Живот его был горячий, а на груди проступили узоры льда.

Мы поднялись так высоко, что догнали облако. Долго брели в плотном душистом тумане, а когда вышли, оказалось, оба мы покрыты мелкими разноцветными капельками. То были кисель и молоко, я облизал ладони – наконец-то позавтракал.

В маленькой долинке у вертикальной стены корабельный Ангел нашел минеральный источник, что питал наш ручей, который, свиваясь с тысячами себе подобных, образовывал могучий ствол реки Тигр, по-нашему – Хиддекель, самый древний поток на Земле.

Человек и Ангел сидели на разных берегах ручья, опираясь спинами о теплую стену. Под ними плыли по молочным путям кисельные облака, над ними Солнце чинило сети тончайших лучей, чтобы Луна не проскочила. Луна же была беременна молодым месяцем, лицо ее посинело и стало совсем как раковина. До Солнца ей не было дела, и взошла она раньше, чем ждали, часов в пять.

Пора, – сказал Руахил.

Он вытащил из сумки серебряный стаканчик, наполнил его из источника и выпил. Потом была моя очередь. Вода показалась мне теплой и соленой, по вкусу напоминала кровь, но пахла травой.

На гору поднимемся утром, – сказал Руахил, – теперь отдыхай.

Он говорил по-ангельски, и пока вода была у меня во рту, я понимал его.

Мы прошли половину пути, что был нам положен, и в сердце моем не было страха. А была там неизвестной породы тоска, которая то царапалась мелкими коготками, то лизала шершавым язычком устье аорты. Я думал о Марине и пытался сложить в слова отдельные слоги, которые слышались в коканьи ручья, хотя и понимал, что сам ручей слов не знает – вода лишь озвучивает то, о чем молчат на дне ее камни.

Марина зажгла спичку. Из серной головки вышла дымовая фигура и повисла над водой. В животе освобожденного существа раскручивалась спираль. Пролетела сизая чайка, фигура посторонилась, качнулась к берегу и медленно растаяла. Марина сидела на перевернутой на ночь лодке, у ног ее спала Ладога.

Сон озера был глубок, холоден и полон предсказаний. Ладога шумно вздыхала, ворочалась с боку на бок, со дна ее поднимались серебристые пузыри, с поверхности опускались на дно тени деревьев, людей и птиц.

Марина договорилась о ночлеге с женой смотрителя маяка, той самой рыбачкой, у которой утром купила сига. Страхи вчерашнего вечера оставили Марину, растворились в ней, как соль, и ушли прочь со слезами. Марина думала: вся печаль моей жизни – лучистый соляной кристалл. Я живу затем, чтобы он вырос.

Черные баркасы возвращались с путины, ящики с уловом радужно сверкали на палубах, возбуждая крачек и клуш, что заявляли свои права на долю в добыче горловыми гре и звонкими криа-криа . Марина считала птичьи претензии вполне справедливыми, ведь озеро уже принадлежало им, когда первый рыбак был еще синей глиной. И потом, кто, как не чайки, служит сигам вместо Ангелов, и в холодной воде зимы рыбы посредством одного лишь осязания поют друг другу о тех, кто живет с той стороны Мирового Льда.

Если рыба и входит в сеть, – решила Марина, – то лишь потому, что птица призывает ее туда.

На пирсе загалдели барышники и рыбачки, задымились береговые коптильни. Марина отправилась к причалу, она толкалась, махала руками, кричала вместе со всеми, приценивалась к чистой воды сигам, безупречная красота которых заставляла вспомнить голландцев. Она отдала бы за них в десять раз больше, но торговалась отчаянно. Что местным – жизнь, приезжим – игра.

Рыб Марина отдала хозяйке. Взамен получила отменный ужин и толстый роман о приключениях знаменитой маркизы Ангелов, у которой было сорок мужей и единокровный брат.

Марина уснула в чистой просторной комнате, где раньше жили дочери смотрителя, близняшки. Ладога проснулась, смыла с берега пластиковые бутылки и следы отдыхающих, ей было стыдно, что от старости она перестала быть морем. Ладога злилась, в животе у нее перекатывались белые человеческие кости.

Во сне Марины события прошедшего и будущего дней самым естественным образом переплетались с прочитанным на ночь романом. Ее веки были приоткрыты, и сквозь ресницы ярко блестели глаза, теперь они были как лед в переменчивом марте.

Она спала и видела, что она такое – дым и вода. Из дыма складывались лица, предметы, пейзажи, и вода отражала их. Совокупность этих отражений называлась жизнью, а последовательность – судьбой.

Одни фигуры были хорошо ей знакомы, другие она видела впервые. Тут были люди, похожие на двери, обитые пористой кожей, с кривыми ручками и выпученным глазком; сумеречные звери, которых Марина застала в час пробуждения, шипели из колючих кустов, и ши́пы их превращались в шипы́; тут был Ангел Девятого чина Помаил, он говорил с Мариной, и язык его бился о нёбо, как о внутреннюю поверхность колокола.

Она вздохнула, и дым рассеялся, но одно видение осталось плавать в зеркале вод. Марина наклонилась над своей жизнью и увидела Ангелику. Они глядели друг другу в глаза, бесконечно друг в друге отражались. Марина заметила, что далеко не на каждой странице книги, в которую сложились выражения их глаз, была описана женщина. Мужчины, звери и Ангелы возникали в ней с известной периодичностью, но сам период Марина уловить не могла.