Майкл Маршалл - Запретный район

И почему у него все это получилось? Да потому, что я дал ему такую возможность.

Я упал лицом вниз, как только выбрался из круга лиц, оцарапав щеку о горячие камни мостовой. Младенец, надетый на ногу Джи, все еще пытался мне что-то петь, хотя головы у него уже не было, и хриплый свист его дыхания еще больше усиливал шум у меня в ушах. Я с трудом поднялся на ноги и пошел за Джи, крича ему, пронзительно вопя, чтобы он остановился. Но он не мог меня услышать и, наверное, даже не помнил, что я где-то рядом.

Скользя и оступаясь, я побежал по дороге, оскальзываясь на маслянистых булыжниках, на самом деле следуя только за звуком шагов. Воздух был слишком тяжелым и плотным, чтобы я мог хоть что-то разглядеть, он был весь насыщен гнилой зеленью. И еще было очень жарко, гораздо жарче, чем обычно бывает в Районе Ширнись, и пока я бежал, эта жара медленно коагулировалась, сливалась в формы, которые мешали мне, били по мне и сгущались, уплотнялись, и вскоре я уже пробивался сквозь расплывающуюся и болтающуюся гору мяса, которая двигалась и изгибалась, и душила меня. Это было все равно, что бежать сквозь море расчлененных рук и в темноте, сквозь все эти руки и ноги, что заполняют каждый дюйм пространства вокруг, скользят и увертываются и плюются, когда я протискиваюсь сквозь них дальше вперед. Я ничего не слышал, а все, что мог разглядеть, было черно-зеленое месиво, словно у меня глаза были зажмурены, но я все протискивался дальше и бежал, чтобы нагнать Джи, быть вместе с ним, хотя в определенном смысле я и так уже был с ним.

Я вмазался во что-то очень твердое и понял, что это стена. Ощупав ее по обе стороны от себя, я нащупал дверь и распахнул ее, превозмогая напор давящего сверху воздуха. Проскочив внутрь, я снова споткнулся и упал на какие-то ступеньки. И начал взбираться по ним на четвереньках со всей возможной быстротой, чувствуя, что часть моего мозга словно бы пригвоздило к основанию черепа, а плоть с меня что-то сдирает при каждом сделанном шаге. Меня тянуло в разные стороны, как будто за все сухожилия сразу, тянуло сильно, я весь натянулся и был готов разорваться.

Наверху я снова поднялся на ноги и двинулся дальше по грязным, сальным каменным плитам, а приторно-клейкий воздух становился все горячее и горячее, и тут я догнал Джи. Он был все еще на несколько ярдов впереди меня, но я уже мог чувствовать, как он тащится дальше, мог ощутить, что весь Джимленд сейчас вливается в этот полусгнивший коридор этого мертвого здания. Меня это ощущение подтолкнуло, и я упал вместе с ним, и каждый шаг теперь был как сообщение о том, что кто-то, кого ты любил, умер, каждый вдох был моментальным ощущением, словно весь мир сует тебе в лицо раскаленное железо. Я услышал крик и еще быстрее устремился вперед сквозь эту маслянистую скользкость воздуха, который теперь стал плотью. Я утратил всякое чувство времени, потерял представление о пространстве. Я так мог протискиваться много минут или много часов. А мог и много лет.

А потом, совершенно внезапно, я опять врезался во что-то твердое. Пощупал вокруг, надеясь обнаружить дверь, но не нашел, ощущал под пальцами только грубые швы между камнями.

Я откинул голову назад и посмотрел вверх. В нескольких ярдах надо мною висела, тряслась и жужжала трахея младенца, а потом она шмякнулась на стену. Только это не было стеной. Это был пол, и Джи полз прямо впереди меня, полз, направляясь к чему-то воющему в углу комнаты. Ломая ногти о швы между каменными плитами, я стал подтягиваться следом за ним. О том, чтобы встать на ноги, и речи быть не могло вообще. Даже вот так подтягиваться вперед было как пробиваться головой сквозь сплошной камень.

Я почувствовал на своей руке чью-то теплую сухую ладонь и с воплем отдернул руку еще до того, как осознал это прикосновение. Я уставился на мерзость, оставшуюся на пальцах, и понял, что это была рука отца, и почувствовал вонь от липкой слизи, сквозь которую пробирался, хотя я знал, как это должно быть, и вообще понимал, куда я попал. Я уже был здесь один раз и сумел вытащить Джи отсюда. Но тогда я был сильнее.

– Джи, не надо! – заорал я. Я сбросил с руки разложившуюся плоть и распрямил спину, напрягаясь под весом собственной головы. Встать я не мог, но двинулся вперед чуть быстрее, достаточно быстро, чтобы успеть заметить, как Джи опускается на колени у ног какой-то женщины. У нее были длинные черные волосы, водопадом падавшие на плечи, и она вся вибрировала, а глаза у нее тоже были черные, потому что ее голова была полна пауков.

Она улыбнулась Джи, когда он протянул к ней руки и попытался подняться на ноги, и ее улыбка была самым худшим, самым мерзким, что я когда-либо видел. Джи поднял голову и посмотрел на нее, и на его лице отразилась вся боль, которую он испытывал с тех пор, как она умерла, оно исказилось от всех тех взрослых проблем, от которых она не могла его освободить, потому что ее там уже не было. Она протянула к нему руки, чтобы погладить его по щеке, и я понял, что на этот раз мне его не спасти.

Потому что вместо того, чтобы его погладить, она вонзила ногти ему в щеки под глазами, царапая, вспарывая, рассекая, а когда порезы стали достаточно глубокими, она всадила в них пальцы, отрывая кожу и плоть от костей черепа. Джи вскрикнул, но даже не попытался отпрянуть от нее. Он не хотел бежать. Он хотел оставаться рядом со своей матерью.

Когда ее пальцы достаточно глубоко ушли в его плоть, она распрямилась, расставила ноги врозь, утвердилась в таком положении и дернула и потянула плоть на себя, и голова Джи оторвалась от тела, таща за собой шею, как корень зуба. Она подняла ее над головой и швырнула на пол, а его губы все еще двигались, и последнее, что он успел выкрикнуть, было обращено ко мне.

– Это все ты, Старк! Это все твоих рук дело!

Его голова распалась на части прямо передо мною, и я вдруг почувствовал, что могу встать. Я мог встать, потому что наконец все понял. Это сказал не Джи, но он был прав. Это было моих рук дело, именно я все это наделал.

Я бросился к матери Джи и накинулся на нее. Но она исчезла, прежде чем я к ней приблизился, и я споткнулся о тело Джи и растянулся на полу. Падая, я заметил промельк чего-то черного, черного пальто, за которым я однажды следовал, пальто человека, который всегда оказывался впереди меня. Я разглядел текстуру материи, шов, который тянулся вниз по спине, колыхание фалд, которые болтались позади того, кто всегда стремился и уходил вперед. Я слышал его дыхание и топот его шагов по камню и вспомнил, что когда-то этот топот звучал совершенно героически, давным-давно, когда мы оба были героями, когда мы были друзьями. И еще я вспомнил, как мне тогда нравился этот звук, и последние остатки слизи высохли во мне, испарились в воздух, и все, что у меня осталось, были только одни воспоминания.