Юлия Щербинина - Апостол Смерти

– Самой-то понравилось! – осклабился Хеллсинг.

Лера от возмущения стала заикаться.

– Т-ты… из-здеваешься, да?!

– Хочешь ещё? У меня есть.

Он полез в карманы, а Лера испуганно ахнула и стала отдёргивать его руки.

– Ты что, совсем с ума сошёл?! – в панике взвизгнула она сквозь зубы.

Хеллсинг схватил её за запястья.

– Да я тебе всё отдам! Траву, деньги! Сколько хочешь, достану, украду, убью, если надо! – как одержимый, прошипел он ей в лицо. – Только скажи мне, Лера, скажи! Почему этот мёртвый пришёл к тебе ?! Что в тебе такого, чего нет в самых крутых некромантах, что?!

– Я не знаю! – отрывисто прошептала она. – Лёша, пожалуйста, иди домой! Ты же неадекватный, у тебя глаза стеклянные!

В какой-то момент мне показалось, что сейчас он заревёт бешеным зверем и швырнёт её с лестницы, настолько парня распирала злость и беспомощность, настолько зловещим было затишье. Как я сейчас проклинал своё проклятье быть бесплотным духом, который не в состоянии прийти на помощь, когда на его глазах происходит подобное.

Очень медленно, будто ржавые тиски, Хеллсинг разжал пальцы, и Лера отлетела от него как можно дальше. Наши взгляды скрестились, и я увидел, насколько сильно она напугана.

Внезапно раздавшиеся шаги заставили её от страха буквально схватиться за сердце. Прикрытая общая на четыре квартиры дверь ржаво скрипнула, и на площадку выглянул Роман.

– Комендантский час в разгаре, – сурово сообщил он Лере и стал внимательно изучать Хеллсинга острым офицерским глазом.

Парень таращился на него, как баран на новые ворота, а потом разулыбался и попятился к лестнице.

– Понял, товарищ командир, ухожу! – вскинул он руки ладонями вперёд.

– Вы в каком состоянии, молодой человек? – заподозрил неладное майор.

– В самом что ни на есть адекватном. Никакого криминала! – с растянутым до ушей оскалом заверил его Хеллсинг и принялся боком спускаться по лестнице, держась за перила обеими руками. – Спокойной ночи, Роман Сергеич! Спокойной ночи! Приятных вам снов и тёплых объятий Морфия!

Когда парень проходил мимо меня, я поймал на его лице самодовольное, коварное выражение диснеевского льва, убивающего своего брата, и ещё долго не мог избавиться от необъяснимого предчувствия.

Двери, двери, этажи, квартиры… Коридоры, комнаты, люди, двери… Одну за другой, одну за другой я открываю, захожу и всё ищу, но никто не хочет со мной разговаривать. Одни игнорируют, другие смотрят с презрением, а кто-то раздражённо отмахивается от меня и кричит:

– Не мешай нам жить!

И мне приходится искать дальше. Лестничная площадка, следующий этаж, квартира, за стёклами окон сплошная чернота, снова двери, коридоры, сжатые челюсти, косые взгляды и злость в ответ на вежливое обращение. Никто не хочет меня даже выслушать.

– Извините, пожалуйста…

– Не мешай мне жить!

– Я только хотел…

– Я живу! Убирайся!

Иду в следующую квартиру. Семья за столом резко умолкает, как только я появляюсь на пороге кухни. Один взор устремляется к потолку, другой в тарелку, третий во тьму за окном, четвёртый пронзает меня так, что в грудной клетке становится больно от обиды и страха.

Я мчусь в другую квартиру.

Господи, ну кто-нибудь! Кто-нибудь!!!

Я дёргаю дверь так сильно, что глаза режет от сильного ветра. Меня это не останавливает. Я найду! Найду!

Несусь вперёд и вдруг замираю от изумления.

Ведь я знаю эту квартиру. Я уже ходил по этому длинному коридору, бывал на этой кухне и в одной из спален. Но почему я опять здесь?

Ноги несут меня в зал. Там на мягком угловом диване сидит женщина с ребёнком на коленях. Они так крепко цепляются друг за друга, так тесно их объятие, что, кажется, им совсем нечем дышать. Лицо женщины до неузнаваемости опухло от льющихся слёз, а растрёпанные волосы седы как снег. Лицо мальчика прижато к материнской груди.

– Всё хорошо, мой маленький! Всё будет хорошо, вот увидишь! – как одержимая, чеканила женщина, гладя ребёнка по светлым волосам и спине.

– Мама, мне страшно…

– Я с тобой, малыш, мы вместе! Всё у нас будет хорошо, только потерпи, родной, потерпи…

Не в силах выдержать их боль, я плотно закрываю двери и захожу в комнату.

Находящуюся в ней девушку тоже узнаю сразу, и скорее, интуитивно. Она одета не в привычное чёрное, а ослепительно белоснежное, длинное до пят платье, и похожа на бескрылого ангела. Пирсинга нет, волосы натурального русого цвета. Здесь она настоящая. Её также душат слёзы, но, забившись в угол, она страдает в одиночку.

Её пальцы сжимают то собственные плечи, то локти, то тянутся за спину и стараются обхватить лопатки. Она вся трясётся и громко всхлипывает.

– Кто-нибудь… – бормочет она. – Пожалуйста, ну кто-нибу-у-удь!

– Лер? – еле выговариваю я, и голос дерёт мне глотку. – Лера, ты не одна.

Она вскидывает голову и обжигает меня отчаянным взглядом. Одна слеза течёт за другой, губы трясутся в истерике. Взъерошенные волосы и цепкое самообъятье придают ей сходство с душевно больной в длинной смирительной рубашке, а вот в глазах больше рассудка, чем у всех встреченных мною жильцов этого дома. И в них нет ни презрения, ни злости.

Я пячусь спиной к двери, нащупываю ручку и выхожу. Не могу так больше. Не могу… Это невыносимо!

Боюсь поднять глаза, но понимаю, что на меня смотрит и так и ждёт противоположная дверь. Она знает, что я должен открыть её, знает, что мне нужно войти. Ну что ж…

Малиновые обои на стенах согревают взор. Здесь находится застеленная бордовым пледом двуспальная кровать, на ней большие и маленькие подушки и мягкое красное сердечко с надписью «I Love You» посередине. За окном, как и везде, стоит кромешная тьма.

На краю кровати, точно скромный гость, которого здесь не ждали, сидит мужчина в пляжной рубашке и шортах. Локти его упёрты в колени, пальцы тесно переплетены, а лысеющая голова низко опущена, как в молитвенном покаянии. Дверь захлопывается за моей спиной, и мужчина медленно поднимает глаза.

В них тоже нет презрения, нет и слёз. Нет абсолютно ничего. Я смотрю будто бы в окна сгоревшего дома, где трагически погибли его обитатели, и чувствую всю въевшуюся в обугленные стены боль.

– Как вот уйти? – измученно шепчет он. – Как их бросить в этом страдании, скажи? Не могу. Я не могу их бросить, понимаешь?

– Послушайте…

– И никто не поможет!

Он опускает голову так низко, что чуть не касается лбом колена, и начинает трястись в тихом плаче.

– Помоги… Прошу, помоги им! Ведь ты можешь это сделать, раз он не хочет! – молил он непонятно кого. – Я виноват, да, это всё я, но Катя!.. Помоги же… Помоги… Лера! По… помо…

Голос его надрывается, то крепнет, то угасает, и вот, пропадает совсем. Мужчина продолжает трястись и качаться всем телом, грозясь с минуты на минуты свалиться на пол.