Николай Лепота - Богомол Георгий. Генезис

– Ты пил кофейный напиток «Золотой Ярлык»?

– Ну. Было дело. Один раз.

– Так вот это не кофе.

– Что?

– Там кофе. За шлагбаумом.

– Где? – Никак не мог понять Сорный.

– Там. У стен Старого Города. Не доходя… Там есть такое кафе как на картинках в старых книгах. Вдел? – Вздохнул и восхитился: – Там удивительная улица, Ванька! Такая вся… блестит. Но тихо. И там стучит трамвай по рельсам, мягко-мягко! И тоже тихо.

Чорный посмотрел удивленно.

– Добегаешься, мальчик! Заплачешь после.

– Я не боюсь.

– Не от страха. Заплачешь, когда ее не станет. Когда тебя туда не пустят, как и других. Как нас всех. Сейчас ты полетел. А завтра?

– Завтра?.. А пойдем завтра в зоопарк, – чувствуя странную тоску, предложил Жорка. – На Сёму поглядим.

– Пойдем!.. – Осекся. – Нет, не пойдем. Мне к восьми на работу.

– Выходной же!

– Кому как. – Чорный не спеша погладил плечи. Постучал ладонями по груди. Сказал солидно: – Роза вызывает.

– Заездила тебя. Чего ей надо?

– Отчетами займемся. Пока другие отдыхают.

Жорка засмеялся:

– Не сбейся со счета. Счетовод!.. Вань, я тоже с девушкой сегодня познакомился.

И улыбнулся тихо.

Чорный глянул на него, определил:

– Как дурачок. – Не зло сказал. С участием и странным сожалением.

– До самого вечера мы гуляли по улицам. Я даже не заметил – где…

– В подвалах укромнее. Теплее.

Ванька улыбнулся с превосходством, но на глазах его (у Ваньки!) блеснули слезы. Ему хотелось погладить Жорку по голове. Но это слишком! Он сжал кулак и ткнул приятеля в плечо.

– Бросай ее. Бросай. Она тебе не пара. Ты ей не пара. – Вновь с сожалением: – Ду-ра-чок…

…

Полусвет. Жорка осматривается. Вновь переживает воскрешение. Недоумение. Смотрит на губы Соньки. Надеется.

Она не целует. Но дышит близко-близко.

Глаза девушки от удивления распахнуты.

– Ты как сюда попал? Здесь же закрытый объект. Лежишь под пальмой. Зеленый.

Жорка вновь не согласился:

– Синий.

Осмотрелся. Как странно. На улице конец лета, первые желтые листочки, а здесь просто зелень. Просто деревья. Безвременье.

Глянул на Соньку пристальнее.

– Что? – Не поняла та.

– А когда ты покрасила волосы? Вот только что, за углом, они были желтые, а стали рыжие. В голубых зайчиках.

– Вот еще! Они в твоих глазах. Да и глаза косят по-зайчачьи… – Внимательно глянула ему в самые зрачки: – Бредишь ты или нет? За каким углом?

Он мотнул головой куда-то.

– Чудик! Ты как оказался в зимнем саду?

– А это сад?

– Сад. Зимний.

– Как странно. Даже летом он зимний.

Сонька прикрыла ему рот ладонью:

– Харэ, чувак! Так мы ни до чего не договоримся. Давай по порядку. С самого начала.

Жорка обиделся:

– Авраам родил Исаака…

– Допустим. Теперь так: не с самого начала, а с начала этого дня.

…

Утро минувшего воскресения встретило Жорку солнечной дымкой. Он вышел из автобуса на знакомой улице и зашагал по тротуару. Рукой подать до зоопарка.

Одно плохо: улицы перекрыты. Отряды ССиП просеивают горожан.

Легко узнавая по глазам отступников, не желающих соблюдать спокойствие, гвардейцы вытягивают их из толпы. Одних отшвыривают, других бьют дубинками. Битые сами идут к зарешеченным автобусам. За одного битого никаких двух небитых здесь не дают. Смысл битья в другом: один битый сто небитых пугает.

Гвардеец увидел жоркину эмблему дворника и пропустил его, поскольку дворники вроде добровольных помощников. Мелкое племя.

Лёжа в зимнем саду, грезил наяву. Он вдруг научился не вспоминать, а видеть, проживать прошлое. Даже то, что прежде было забыто.

Он маленький. В полутьме, в серой дымке мужчина с усталым лицом.

Они в комнате. У стола.

Это отец, Жорка знает. Но образ размыт. Лицо проступает пятном.

– Сын, у тебя цех «D» по рождению, – говорит отец. – Главное в нашей жизни любовь к Полису и Категории Справедливости, Цеха. Благодаря категориям жизнь устроена разумно и прочно. Каждый должен знать, кто он и зачем живет. Так проще. Так легче.

– Я могу быть только водопроводчиком – как ты?

– Нет! Можно кем угодно. Хоть дворником!

– А на завод?

– На завод нельзя. На заводе рабочие, это цех «N». Зачем тебе на завод?

– А выше? Выше «А» есть кто-нибудь?

Отец смотрит внимательно. Думает.

– Общность «Р» стоит выше всех. Это «Новые кухаркины дети».

– Кухаркины?

– Так повелось со времен установления Полного Порядка. Так решил суперканцлер Юлий и преданные ему сподвижники. Они свергли Всеблагого. Он жил только для себя.

– А Юлий?

– Суперканцлер Юлий живет для тебя.

– Для меня?

Отец погладил Жорку по голове.

– Конечно. А для кого еще?

Жорка сомневается:

– Не знаю. Как он живет для меня?

– Он канцлер. И в этом вся его жизнь для других. А ты будешь дворником.

– А если я не хочу?

Отец неодобрительно поводит головой.

– Так устроена жизнь. Помнишь на нашем гербе надпись?

– «Каждый получит свое».

– Молодец. Главное Покой и Порядок.

Заградотряд зажимает толпу в узком месте. Просеивает. Наведение порядка идет полным ходом. Жорка продолжает путь. В голове звучит (уже не отцовский, а какой-то иной – вкрадчивый волшебный) голос: «Так устроена жизнь!» И совсем неожиданное: «Сказал и помер». Кто? Кто помер? И кто об этом только что сказал?

Голубоватое спокойное лицо отца проплывает перед глазами и тает возле гвардейца, рвущего за воротник какого-то одутловатого человека.

Жорка с замершей улыбкой мелкой походкой лояльного гражданина протекает мимо.

Впереди вновь маячит лицо. Но не забытое, едва различимое лицо отца, а яркое рыжее лицо орангутанга Сёмы.

Жорка старается сосредоточиться на нем, чтобы не видеть того, что происходит вокруг. Чтобы не так было страшно. Видит, как читает Семену свои стихи.

Из года в год листва меняется,

И солнце в землю обращается,

Идет, идет круговорот.

Из года в год.

Лишь не меняется, не разлагается

Любовь, и вот –

Эфемеридой обращается,

И зыбко в воздухе качается,

и не живет.

А лишь поёт!.. »

Семён одобрил его. Развернул губяки до самых глаз и ударил в ладоши.

Другие орангутанги, тоже рыжие и независимые, сидели кто где, всяк себе на уме и лениво смотрели на людей. Что думали они об этих испуганных с гладкой кожей обезьяноподобных приматах?

Жорка завидовал орангутангам.

«Сидеть бы на ветке, – рассуждал он. – Рядом с ними. И глядеть в небо. И все тебе нипочем».

Размышляя о счастье орангутаньей жизни, он шел дальше.

Впереди, исчезая за углом, мелькнула желтая голова. Она подлетала кверху при ходьбе, и волосы – за ней следом. Сонька!

– Ээй! Э-эй!

Серая с синими кантами униформа на мостовой вздернулась. Будто курок взвели. Гвардеец, прижимая стоящего на карачках человека коленом, обернул к Жорке тускло блестевшее забрало.