Шанжан Тряпье - Улицы Магдебурга

На следующее утро Стефан не обнаружил никаких разрушений в молочне и в фургоне. К пакету, их которого торчала гвоздика, булавкой был приколот маленький листок, на котором было выведено непривычной к письму рукой «Эльке Нойманн» . Стефан опешил. Эльке Нойманн, смешливая вертлявая девица с Апфельштрассе. Но она совсем не хорошенькая! Он не может жениться на Эльке Нойманн! Стефан недрогнувшей рукой переложил гвоздику в пакет Кляйнов. Ангел просто должен немного узнать Урсулу, и он непременно полюбит ее.

На следующее утро молоко осталось в бидонах. Ангел не разлил его по бутылкам, не разложил масло и сыр в пакеты и не стал завтракать. Полные бидоны просто стояли посреди холодного зала молочни, и ангел висел вниз головой на балке, завернувшись в жесткие крылья так туго, что они хрустели. Стефан понял, что дело плохо. Весь Магдебург остался без молока в то утро, когда ангел решил проявить характер. А Стефан, все утро ворочая тяжелые бидоны и разливая молоко в бутылки, понял, что придется ему либо жениться на Эльке Нойманн, либо убираться из молочни вовсе. Потому что без ангела и думать нечего заправлять всем в молочне. Скрепя сердце, Стефан положил красную гвоздику в пакет с молоком, маслом и мягким сыром, и повез его через весь город на Апфельштрассе, к дому Эльке Нойманн.

Через неделю весь Магдебург только и говорил что о ветрености молочника Фалька. Сначала цветы Урсуле Кляйн, теперь Эльке Нойманн, что за манера у нынешних молодых людей. Да ведь Урсула ни разу не выглянула из окна, когда Стефан привозил молоко, а в доме Кляйнов рано встают. Стефан просто понял, что ему не на что рассчитывать, вот и перестал выставлять себя на посмешище. Слишком быстро утешился, уже на другой день повез цветы Эльке, вместо того, чтобы привезти молоко жителям! Весь город пил утренний кофе без молока, а Стефан Фальк поехал к Эльке в такое время, когда добрые жители уже подумывают об обеде.

С того дня Стефан аккуратно оставлял пакет с гвоздикой на крыльце Эльке Нойманн, а ангел безупречно выполнял свою работу. Ни разу Стефан не остановился на лишнюю минуту у дома Нойманнов, чтобы посмотреть, не выйдет ли Эльке забрать пакет. А ангела, похоже, совершенно не интересовало отсутствие склонности к Эльке у Стефана. Ангел вообще многого не понимал. Может быть, и правда следует поговорить с патером Юргеном. Какая может быть Эльке Нойманн, когда на свете есть Урсула Кляйн, и как можно не понимать этого?

Однажды утром, когда Стефан ставил пакет на крыльцо Нойманнов, дверь вдруг приоткрылась и из нее был вытолкнут пакет с чистой молочной бутылкой, из горлышка которой торчала масляно-желтая гвоздика. Стефан тяжело вздохнул и забрал пакет. Н поспешно вернулся в фургон и поставил полученный пакет на сиденье рядом с собой. Хорошо хоть Эльке не вышла на крыльцо, и ему не пришлось с ней столкнуться нос к носу. Деликатности ей хватило, чтобы просто подтолкнуть пакет и быстро прикрыть дверь. Но в супружестве такой подход не помощник.

С тяжелым сердцем Стефан приехал домой и поставил желтую гвоздику в молочной бутылке посреди стола.

Всю ночь Стефан ворочался в постели и не мог заснуть. Он слышал, как ангел слетел с потолочной балки и в глухой ночи, когда люди еще спят, принялся за утреннюю дойку. Он слышал, как шуршали крылья, и ангел напевал какую-то веселую мелодию и иногда посвистывал. Слышал, как громыхали тяжелые бидоны, как звякали бутылки, как ангел включал насос и начисто отмывал пол в молочне, убирал ведра и носил поддоны в фургон. Когда рассвело, Стефан услышал, как ангел наливает и ставит на огонь чайник, звенит посудой в кухне. А потом ангел взлетел и крепко свернулся в тугую гильзу под крышей. Тогда он встал и пошел пить кофе.

Посреди стола в банке от мармелада стоял большой букет алых гвоздик, обмотанный шпагатом так же туго, как ангел в своих крыльях. На петельке из шнура висел маленький белый листок. Стефан повернул его и прочитал «Эльке Нойманн, выходи за меня. Ангел» .

Стефан кинулся назад, в холодную молочню, где на несущей балке под крышей вниз головой висел ангел, туго завернутый в кокон из своих жестких крыльев. Запрокинув лицо, он вглядывался, пока не различил в складках крыльев масляно желтеющую гвоздику.

Ротгер присел на краешек скамейки и положил руку на крышку магнитофона. Пары заканчивали разминку. Он сам никогда не разминался, и в любой свободный момент предпочитал сесть, чтобы не трудить попусту связки. Косточки корсета давили на ребра, не давая сгибаться. Он знал, что его корсет служит вечным предметом сплетен для курсантов, но никогда не комментировал, не объяснял, и никогда не расстегивал рубашку. Рельеф костей корсета на ощупь знала каждая пара рук – Ротгер стоял в паре с каждым учеником и с каждой ученицей, и с ним никогда не проходил фокус под названием «со мной – прекрасно». Его задачей было не сгладить их промахи, а напротив, безжалостно высветить все недоработки. Он знал, что его боятся и не любят, и знал, что его не за что любить. Ни одна девушка не влюблена в него, ни один парень не пригласит его выпить пива после урока. Конечно, ему было все равно. Все люди, которые когда-то не были ему безразличны, так или иначе оставили его.

Он нажал кнопку и встал. Заложил руки за спину, дождался, пока все остановятся и посмотрят на него.

– Итак, господа, кто расскажет мне про фокстрот?

Ротгер знал по именам всех своих курсантов, но предпочитал никак не называть их. Он внимательно выслушал ответы.

Краем глаза Ротгер увидел силуэт в дверях. Вагнер. Точеная фигура, небрежно прислонившаяся к косяку. Он отвел глаза. Вагнер не был ему интересен. Пришел, так пусть смотрит. Все-таки он владелец школы. У него камеры в каждом классе, так какая разница, глядит ли он в монитор слежения, или соизволил спуститься вниз. Имеет право.

Ротгер никогда не произносил никаких оценок, ни хорошо, ни плохо, ничего не имело значения. Он спрашивал и слушал ответы, но никогда не поправлял и не дополнял их. Курсанты сами знали, хорошо они отвечают или дурно.

– Пожалуйста, все ранее выученные связки, – сказал он и снова вернулся к магнитофону.

Никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было лежать, вслед за Черчиллем мысленно повторял Ротгер. Хотелось согнуться, сжаться в комок, но корсет держал крепко. Магнус Вагнер, человек, который платил ему деньги, стоял в дверях, засунув руки глубоко в карманы брюк. Лощеный, невозмутимый, оценивает уровень курсантов. Уровень преподавания оценивать бесполезно, Ротгер учит только так, и учит всегда хорошо. У Магнуса полный кабинет кубков и на половине из них имя Ротгера Майера.

Курсанты показывали очень хорошо, и вдруг Ротгеру захотелось утереть Магнуса. Не давая себе возможности передумать, он ударил по кнопке и встал. Круг танцующих рассыпался, пары распались.