Наталия Кудрявцева - ЭВРИДИКА 1916

– Ты что-то имеешь против дома холостяков?

– Нет – улыбнулась Соня. – Просто странно, что в последнее время я так или иначе оказываюсь рядом…

В мастерской была всего одна комната, зато с угловым светом и большими окнами. Узкий диван, трюмо, стол – пожалуй, все, что Соня могла опознать, поскольку вся мебель была закрыта белой бязью. Остальные белые холмики, очевидно, таили внутри реквизит и инструменты художника.

– Володя очень боится ран и грязи. Белый цвет его успокаивает, видимо, ассоциируется со стерильностью. Можешь пользовать все, только накрывай сверху.

Соня обняла новую подругу.

– Спасибо тебе!

На узком диванчике Соня долго вертелась, пока, наконец, не закрыла глаза и не вышла в странное белое пространство. Внутри оказалось много людей. Они стояли вытянувшись, с закрытыми глазами, напоминая странную, безветренную рощу. И правда, догадалась Соня, эти люди живут как деревья, очень медленно. Лето для них – день, зима – ночь, кровь толкается в жилах со скоростью тающего на февральском солнце льда.

– Они выпали из человеческого темпа. – сообщил Соне странно знакомый голос. – И очень скоро, когда выйдут последние соки, ты к ним присоединишься…

Соня проснулась на мокрой насквозь подушке, мутно оглядываясь вокруг.

Напротив чернело трюмо. Девушка внутри зеркала слегка косила спросонья. Да это же она сама, ее собственное отражение! Но перламутровый свет, исходящий от кожи и волос еще утром, померк. Кожа на глазах покрывалась трещинами, словно на старинных полотнах, волосы потускнели. Отражение усмехнулось, обнажив желтые старческие клыки. На этот раз Соня узнала свой собственный голос.

– С возвращением, Библиосоня. Скоро опять станешь засохшей, жухлой, никому не нужной розочкой…

Соня подскочила в кровати, на этот раз проснувшись окончательно. Половина пятого. Ничего, погуляю по улице, все равно оттепель…

Подойдя к физическому факультету, Соня заметила нечто темное и сжавшееся на ступеньках. Кто-то дремал, прислонившись к боковой колонне. Беспризорник? Соня потрясла паренька за плечо.

– Замерзнешь!

Мальчик открыл глаза. Это был Иван Пегов.

– Я из дома сбежал – сказал он почти равнодушно.

– Но почему? К тебе плохо относятся?

Иван зевнул и помотал головой.

– Хочу снова в машину…

4

Сторож, пожалев бедолаг, запустил Соню с мальчиком в аудиторию, не дожидаясь прихода Голицына. Закутанный в Сонин полушубок, Иван, сонно моргая, наблюдал, как Соня заваривает чай.

– Ты тоже Бога слышала?

Соня старалась сдержать дрожь в руках. Она чувствовала себя, словно голодный у витрины гастрономической лавки. А если Голицын больше никогда не подпустит ее к Эвридике?

– Пей, согреешься…

Глаза Ивана, окруженные темными кругами, были по детски-внимательны.

– Можно попробовать, пока Леонид Сергеевич не пришел.

– Нет. Ваня, исключено. И потом, я не специалист…

– Он все записи вон там держит, в столе.

В конце концов, она просто посмотрит, что тут такого?

Соня открыла ящик. Внутри действительно оказались обернутые в коленкор пухлые тетради. Отхлебывая чай и закусывая кусочком сахара, она пробегала страницу за страницей. Шнуры в шлемах, судя по схеме, ведут к определенным зонам мозга. Височные доли, мозолистое тело, лобная доля. Шлемы крепятся к общему пульту, включаются электрические резонаторы, плюс на каждую зону свой датчик…

– Да здесь все уже подключено…

Иван со шлемом в руках возле пульта торжествующе демонстрировал сплетение проводов. Видимо, Голицын все подготовил к сеансу с Маевским, и оставил как есть.

Соня вздохнула.

– Точно не боишься?

Иван покачал головой.

– Ты же не боишься…

И, заранее зная ответ, мальчик направился в комнату с машиной.

Проверив все крепления и сверив с записями в тетрадке, Соня вернулась к основному пульту. Сердце билось как бешеное. Сдерживая себя, она намеренно отчитала до пяти, и только потом дернула тублер, включая реле.

В спешке Соня забыла отключить звук, и в уши ворвался чистый, чуть хрипловатый голос мальчика.

Царства моя, Царства, небесная Царства

Сторонушка вышняя, про тебя нам слышно

Надобно молиться за время за ране

За время за ране Богу всех живому

Богу всех живому, агнецу святому…

Соня словно очутилась посреди бесконечной изумрудной глади. Плотный шелк воды доходил чуть ниже колен, охлаждая и успокаивая, но одновременно хотелось бОльшего.

Мысленно она обеими руками дотронулась до дна, с наслаждением раздвинула пальцами белоснежный бликующий песок. Опустилась на колени, погружаясь грудью, животом, промежностью. Окунула пылающее лицо и открыла под водой глаза, смеясь от восторга. Изо рта шли пузыри, но хотелось напитать живительной субстанцией поры, кровь, волосы, сердце. Она была сосудом, готовым принять все без остатка. И когда накатила Волна, задыхаясь в нахлынувшей пене, пошла на дно с радостью. Но откуда эти мутные красные капли, оседающие в воде? Жидкость мутнела на глазах. Кажется, стерильность среды утрачивается. Кто-то боится крови… И вряд ли теперь это можно безопасно пить…

Усилием воли Соня заставила руки подняться и сдернула шлем. Перед глазами все еще плыли круги. Но голоса мальчика не было слышно.

– Ваня?!

Шатаясь, Соня вернулась в комнату с машиной и распахнула дверцу. Мальчик обмяк на стуле. Из носа капала кровь. Мутные капли на жемчужном полу.

– Вы еще и улыбаетесь?

В голосе Голицына звенела с трудом сдерживаемая ярость. Но Соня и такую реакцию сейчас воспринимала с радостью. Ей полагалось сходить с ума от чувства вины, а она, вопреки всем этическим нормам и логике, была счастлива. Небывалое чувство полноты распирало изнутри; хотелось смеяться. Или поспать. Или обнять весь мир…

– Как вообще вам пришло в голову использовать мальчика?

– Я сам захотел…

Иван зашевелился на составленных наспех стульях.

– Не надо врача. Я могу дальше петь…

Дверь открылась. Но вместо доктора в аудиторию вошли военные. Уже знакомый Соне капитан-месяц изумленно на нее покосился. Соне не нужно было зеркальце, чтобы понять, что сейчас она сияет волшебным отраженным перламутром Эвридики. Для всех, кроме разве что, Леонида Голицына.

– Леонид Сергеич, когда паковать будем?

– Сегодня начнем. Как только с мальчиком решим…

– Я хочу петь! – всхлипнул Иван.

Она даст тебе все, и все отнимет…Слова отца всплыли в Сониной голове, взорвав, наконец, благостную неуязвимость. Какая же она дура. Дура и эгоистка!

– Машину отправят на фронт?

Голицын, хоть и зло, но все же снизошел до ответа Соне.

– Пока нет. Генерал Шушин выделил нам лабораторию на военном заводе. Там больше возможностей для исследований.