Женя Лун - Незадачливая лунная корова, или Отпуск в один конец

– Ну чё, как? – «какнула» Ксения, – давай уж и мне, чай тоже белый человек, ничем не хуже этого Гуса.

Я молча протянула ей бутылку и готова была уже расплакаться от разочарованья, как вдруг поняла, что угодила рукой аккурат в ребро одной из ячеек стеллажа, которая оглушительно щелкнула и медленно поехала вглубь. Ксюша взвизгнула, и мы обе ошарашенно уставились, как эта ячейка-трансформер отлифтовала к нам наверх одну-единственную бутылку.

– Эт-т-то чё щас было, Поль?

– Я сейчас рукой пустую ячейку задела – не знаю даже, какую. Видимо, там был ключ к тайнику… теперь придется все пустые ячейки ощупывать, чтобы его на место задвинуть.

– Давай хоть посмотрим, что это за бутылка такая, для которой тайник нужен, если твой Петрюс, который, ты гришь, десятки тыщ долларов стоит, лежит так просто, – и уже не дожидаясь моего ответа, она, на этот раз – осторожно, взяла бутылку и начала её рассматривать.

Пыль на стекле лежала неравномерно: в том месте бутылки, за которую её обычно берут – пыли было меньше, а на горлышке с основанием её было столько, что можно было уже валенки валять. Форма бутылки не была традиционной: она, скорее, напоминала карикатурные бутылки с ромом из мультфильмов про пиратов, а в жизни я видела похожие у кипрской коммандарии. А еще бутылка была явно твореньем рук стеклодува. Никакой этикетки на ней не было, пробка тоже, как будто, уже вынималась и торчала наружу большей своей частью. А вот основание горлышка, где оно обнимает пробку, было залито чем-то, похожим на сургуч и даже опечатано знаком с какими-то символами, опять же, совершенно неразборчивыми.

Недолго думая, Ксеня попыталась разворошить пробку в сургуче, проверяя систему на прочность. Сил на то, чтобы удержать её от очередного акта гостевого вандализма, у меня уже не было, а бестия так ловко вылущила пробку из бутылки, что мне даже не хватило времени, чтобы как-то её вразумить…

– Ты будешь это пробовать? – безо всякого интереса спросила я, мечтая уже только об одном – спать в своём гостиничном номере, почистив список контактов на букву «К». – А если это какая-нибудь отрава?

Ксюша осторожно, потом смелее, принюхалась к горлышку.

– Пахнет вином. Красным. Правда, запах не дрожжевой, а какой-то металлический что ли… Нормально это для старого вина, нет? ты же разбираешься.

– Если кончился срок жизни, отведенный для этого типа вина – могут появиться вторичные и третичные… – Начала было я запрягать своего любимого конька, но вовремя одумалась… – Короче, там может быть запах топленого молока, жженой резины, даже мокрой шерсти, но я же не эксперт, а сортов вин – тысячи, и каждое стареет по-своему. Так что… понятия не имею.

Но все-таки я взяла бутылку и принюхалась.

Да, пахло красным вином, а еще ржавчиной или аптечной перекисью… Словно лизнул окислившийся медячок – от этой мысли даже слюна выделилась… Потом я почему-то вспомнила, как в детстве лизнула на морозе металлическую горку – язык, конечно, пришлось отдирать с кровью, и сейчас я отчётливо вспомнила вкус собственного окровавленного языка…

– … рно всему сопротивляться, а сама! Ты меня просто поражаешь, – тараторила Ксения, – нет уж, я пас, а то глюк еще, не дай бог, поймаю. Ну расскажи уже, чего застыла, как истукан? Нормально всё?

– Да вроде… Вином пахнет – ты права. И еще ржавым медяком, – ответила я и почему-то только сейчас остро ощутила на языке терпкость – кисловатую и металлическую. Петрюс, что ли так «догоняет»…

– А на вкус-то, ну?!

– Что на вкус? Петрюс? Да как будто вот сейч…

– Какой Петрюс? Вот эта вот бурдень! Ты ж глотнула её только что, я бы даже сказала – присосалась! – Ксю смотрела на меня с тревогой, но, в то же время, восхищением и даже завистью.

– Я – что?! – У меня мгновенно вспотели и затряслись ладошки, и бутылка чуть не выпала из рук, – я… вот это вот… сейчас? ты, правда, не шутишь? о, господи… – Мне стало тяжело дышать, а сердце заколотилось с ужасающей частотой – началась паническая атака…

– Твою мать, Поля, да! Глотнула и замерла со стеклянными глазами, как будто ты не здесь – завопила Ксюша, вырвала у меня бутылку и стала нервно переминаться с ноги на ногу, не понимая, что происходит, и как со всем этим быть.

– Так всё, хрен с ним – с этим тайником, у меня сейчас грудная клетка разорвется, я хочу выйти отсюда, как можно скорее. – Я кинулась к стеллажу, чтобы как-то переключиться со своего панического состояния, – давай протрём все бутылки, которые трогали, где свои салфетки? и валим отсюда!

Больше всего в жизни меня пугали три вещи: неизвестность, невозможность логически объяснить происходящее и какая-нибудь внезапная колика – и это, конечно же рак, даже если колет под коленкой. Но раньше эти страхи хотя бы чередовались, а сейчас предстали во всей своей триединой красе, помноженной на абсолютную уверенность в безвременном отъезде моей крыши…

Мы молча обтирали ячейки винной полки влажными салфетками с кремом и ароматизаторами, оставляя кругом жуткие белые разводы. То же самое пришлось сделать с Петрюсом и этой таинственной бутылью. Как задвинуть тайник на место – мы так и не поняли, поэтому засунули эту бутылку в самую нижнюю пустую ячейку, понадеявшись на спасительное русское «авось», и на ватных ногах, но уже без происшествий, покинули это зловещее подземелье.

Робертин домашний сюртук благополучно висел на том же месте, где и был «ограблен», и пока я отвлекала двух кухонных работниц просьбой «вотер, плиз» и своим совершенно натуральным полуобмороком, ключ нырнул в хозяйский карман. Кухарочка помоложе всполошилась и, вопрошая мне в лицо: «medico, medico», подала стакан воды.

Глотнув из вежливости, я долго отнекивалась от «medico», и, наконец, нам все-таки удалось, подчистив «хвосты» с горем пополам, ретироваться в сад. Здесь не было никого, кроме двух дам, на удивление тихо беседовавших за курением.

Ксюша уже сама мечтала от меня отделаться, как можно скорее, поэтому вызвала такси, устало и безразлично поинтересовалась на прощанье, как я себя чувствую и попросила написать, когда я доберусь до отеля. Я ответила, что оценить моё самочувствие лучше бы у соответствующего специалиста, поблагодарила за всё и хлопнула дверцей машины, испытав неимоверное моральное облегчение.

Удивительно, как в одночасье может перевернуться привычный мир. Больше всего на свете мне хотелось сейчас оказаться дома, держать за руку Оксауну или Катюню, а лучше – обеих, чтобы первая, треснув меня по загривку, сказала, чтобы я «не гнала», и что такое у неё было сотню раз, а вторая усадила бы в позу лотоса и заставила петь какие-нибудь мантры, списывая всё на плохо закрученные энергетические вихри или какую-нибудь подобную йогудень. И чтобы они наперебой, иронично закатывая глаза, повторяли, что я – нормальная. В самом плоском, общечеловеческом понимании. Нор-маль-на-я.