Радзивилл Ежи - Гении неба

Я провел рукой по вздрогнувшей коже, дернул поддерживающую исподние штаны веревочку. Узел развязался, ткань постепенно сползла с переставшей даже дрожать девушки. Я хмыкнул и сказал самым гнусвым тоном, какой только мог изобразить:

— Вот это мне нравится. Так значит, ты меня — любишь? И недовольна тем, что я не оказывал внимания? Отвечай. Коротко.

— Да, — прошептала Мани, не смея даже шелохнуться. Я отхлебнул вина:

— Может быть, ты и сейчас меня любишь?

По хозяйски похлопал по бедру бледнеющую девушку.

— Да, — прошептала Мани, — И сейчас я люблю теоя.

— Кажется, ты просто упорствуешь и повторяешь то, чего не чувствуешь.Ну, а если мне придет на ум фантазия приказать тебе вот так стоять не здесь, а, скажем, на кухне нашего гостиного дома, ты и тогда подчинишься и будешь любить меня? Зная при этом, что я просто так издеваюсь над тобой?

Мани с трудом проглотила комок в горле и сипло сказала:

— Да.

— Забавно, — мрачно пробормотал я, — Так в чем же дело? Ступай и стой там до ужина, а если кто спросит, что о тобой, скажи, что тебе это нравится. Ступай!

Нечеловеческим усилием она заставила себя двинуться, медленно пошла к дверям, все так же широко распахнув свою белую курточку.

— Стой! — скомандовал я, когда она подошла к самым створкам и замялась:

— Я еще не все сказал. Когда отстоишь на кухне, пойдешь наружу и пройдешь, медленным шагом всю Итива, туда по правой стороне, а обратно по левой. Потом простоишь до утра у центрального подъезда, вон того здания напротив, так, чтобы я видел тебя в окно. Ты и сейчас любишь меня?

Голое ее не слушался. Она кивнула.

— Ты хочешь сказать, что ты не будешь меня ненавидеть?

— Я? Нет, — выдохнула она, — Нет... нет, не буду.

— Вот это-то как раз странно, — сказал я своим обычным голосом, — Ладно, отпусти свою дурацкую куртку. Иди сюда. Что же с тобой делать?

— Любить, — сказала она пересохшими губами, и я почувствовал новую волну бешенства:

— Любить? Отчего бы нет? Тогда — на колени! Нагнись. Распахни мой халат. Открой рот.

Глаза ее расширились:

— Что это, господин?

— То самое, — теряя последний контроль над собой, заорал я, хватая ее за волосы и ритмично прижимая к себе, так, что ее лицо касалось худого моего живота, а подбородок — колена,

— На, люби! Люби, чертова имперская кукла! До отказа, до блевотины!

Что было дальше — помню урывками. Это было настоящее помешательство, вызванное запахом имперской психотехники, все сметающей ненависти да еще какой-то странной смесью исступленной животной страсти и звенящего отчаяния.

Память милосердна, она пропускает самое мерзкое, не фиксируя, так что утром эта несчастная удивленно обнаружила себя в моей постели, стыдливо прикрыла рукой лицо и наивно спросила:

— Ты сделал это, пока я спала? Ты принес меня сюда и сделал это? Почему ты плачешь, господин?

А я не мог остановиться, я грыз подушку своими замечательными клыками, чтобы не выть от ужаса и ненависти. Не к Мани, ее я только бесконечно жалел. Но к психотехнике. Ведь в такую куклу могли превратить и меня, и Дэва, и даже... Даже Ленчу Рудину. Как Тьела и Таласса, все мы были бы такими же послушными детьми Империи. И столь же послушно любили бы всех, кого приказывала бы любить Империя.

Алмазный путь

( DRAKO Ver. 1. 0 )

"У нас — безудержная фантазия, превращающая камень в воду, воду — в вино, вино — в женские слезы, слезы — в алмазы души..."

Александр Сенкевич, "Девятнадцатый век".

К

огда накрыли завтрак, я уже почти успокоился. Мани тихо, как мышь, замерла у плеча. Может, тому виной мое взрывное взросление вместе со всем, чем начинили мою бедную маковку за предыдущее время — от рождения до Тари и Валькирии включительно, но что-то там образовало критическую массу — и бабахнуло. Как положено критической массе. Теперь предстояло разграести обломки и ликвидировать возникшую в рядах панику. Чем я и занялся.

— Я желаю принять ванну. Ты помоешь меня, — приказал я. Мани молча кивнула. Ее лицо выражало безуспешные попытки понять, что происходит. Пустые после срабатывания систем стирания памяти глаза с бесстрастным удивлением фиксировали происходящее. Мы прошествовали в баню, я закурил, присев на массажный стол, глядя на нее, наполняющую мраморную чашу ванной теплой водой. Наготы она не замечала и не стыдилась. Теоретически я знал, что с ней происходит, но на практике видел впервые: анемнезия, своего рода онемение личности. Сейчас она была больше похожа на робота, чем на себя. В таом состоянии разум неопасен.

— Если бы ты должна была причинить мне неприятности, то попыталась бы совершить это давным — давно, — сказал я ей. Она ничего не ответила. Я хмыкнул: в таком случае, отчего не позволить продолжиться игре и дальше? Почему бы в самом деле не взять ее с собой, ведь раз я знаю, что она такое из себя представляет, то отчего не обернуть все это себе на пользу? Отчего не посмотреть, куда тянется нить за этой недурно сложенной наживкой. Тем более, что физиологически мы, как это выяснилось ночью, вполне совместимы. Я хмыкнул:

— Было бы странно, если бы мы не были совместимы!

Мани опустила руку в воду и пости бесстрастно сообщила:

— Ванна готова, господин.

Выбросив окурок, я залез в неглубокую чашу из цельного куска мрамора. Постепенно лицо девушки возвращало себе личностный отпечаток, но, по моим прикидкам, до полного восстановления Мани оставалось еще часа два. Я откровенно рассматривал ее тело и ощутил желание еще раз почувствовать, как бьется подо мной ее упругое маленькое гладкокожее тело. Усмехнулся себе: почему нет?

— Положи мыло на место. Иди ко мне!

На этот раз я испытывал примерно то же, что испытывает всякий самец от привлекательной и послушной самки. То есть мне было просто хорошо. Через некоторое время, уже расслабленно лежа в воде, я вспомнил про завтрак, пошевелился и вылез из объятий дамы. Она уже пости похоже на себя спросила:

— Мы еще будем вместе, мой господин?

— Если ты имеешь в виду совместное проживание, то да, — проворчал я, натягивая купальный халат.

— Я постараюсь, чтобы ты не очень жалел, что я рядом с тобой — сказала Мани уже почти своим голосом. Она удивительно быстро приходила в себя после анамнезии. Я с любопытством подумал, что интересно: вся ли их раса такова или только некоторые тхерране имеют столь гибкую психику?

Стыдливо прикрываясь руками, она поискала взглядом, чем бы прикрыться, накинула в конце концов мою банную простыню на манер индийского сари:

— Я могу идти одеваться? И есть уже очень хочется...

После завтрака я отдал Тхонгу некоторые распоряжения, встреченные им неоднозначно: его охватил энтузиазм, густо замешанный на сомнениях и тревоге: