Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Однако после того как чай был допит, повода торчать за столиком не осталось. Нужно было расплачиваться и уходить, а я так и не придумал, каким образом смогу стать владельцем такого сокровища, как Леонид Цеховой – который тем временем приложился к офигенных размеров стакану с вином и сделал огромный глоток.

Я усмехнулся. В этом ресторане должен быть туалет? Как и во всех уважающих себя ресторанах. Я подозвал официанта, расплатился по счету и поднялся из-за стола. Местонахождение уборной определю сам. Не в первый раз замужем. В большинстве харчевен отхожие места располагаются недалеко от выхода.

Я не ошибся – в небольшом слепом коридорчике напротив гардероба искомое обнаружилось. Гардеробщик с отсутствующим видом что-то читал – то ли книжку без обложки, то ли сложенную вчетверо газету – и, казалось, пребывал вне нынешнего пространственно-временного континуума, да простится мне такое ругательство. Но я на эту удочку не попался. Как и все, кому время от времени перепадают чаевые, он видел и слышал все и всех, кто заполнял мир вокруг него. Выискивал, кто может дать на чай, вчитываясь в лица. От его взгляда практически невозможно было ускользнуть, но, проходя мимо, я постарался сделать это, сперва уставившись себе под ноги, а затем – на противоположную стену. По крайней мере, не увидит моего лица во всей его красе. Запомнит, как я одет – и ладно, ничего страшного. Одежда имеет свойство меняться. Конечно, глупо думать, что он вот так, сразу, выложит интересующимся, кого видел тут в заданное время, но если поднажмут – расскажет, как миленький. Кабы дело касалось только полиции, я бы не беспокоился: те, хоть и хамы, но через край хватают нечасто. Только ведь, приведись, давить будут не менты, а стервятники Цехового, а этим все равно, что у гардеробщика из ушей полезет – сера, кровь или мозг.

Но я проскользнул, хоть и замеченный, но не рассмотренный, и это оставляло надежду – что бы там из гардеробщика не полезло, мне опасаться нечего.

Шмыгнув в туалет, я осмотрелся. Для ведения крупномасштабных боевых действий, конечно, тесновато, и припрись они сюда вчетвером, придется сделать вид, что я ничего дурного в виду не имел, просто до ветру выскочил, и удалиться, не солоно хлебавши. Но я рассчитывал, что, если Цеховому приспичит, то в сортир он пойдет без сопровождения. В таком случае я сделаю то, что задумал, и никуда он от меня не денется, орденоносец свихнувшийся.

Я зашел в кабинку и уселся на унитаз. Прямо в штанах. Нужду справлять, хе-хе, нужды не было. Мое дело было не большое и не маленькое – оно было несколько другое.

Я ждал. Опять ждал Цехового. И вообще, все больше становился похож на стеснительного влюбленного, который подкарауливает объект своей страсти где только можно, но никак не решится признаться в любви.

Наконец дверь тихо скрипнула. Я припал к дверной щели и мысленно потер руки. Это был Цеховой, и он был один. На его губах играла рассеянная улыбка, уж и не знаю, чем вызванная. Не торопясь подойдя к писсуару, он расстегнул молнию на брюках и стал мочиться, при этом придирчиво разглядывая свое лицо в зеркало.

Я поднялся, вжикнул туда-сюда молнией, создавая впечатление, будто застегиваю штаны, вышел из кабинки и, встав рядом, открыл кран и принялся мыть руки. Цеховой скосил глаз, но ничего примечательного в моей персоне не нашел, а потому продолжал молча делать свое дело, кривляясь в зеркало.

– Где твои шестерки? – вполголоса поинтересовался я, не переставая полоскать ладошки.

Он вздрогнул и уставился на меня. В глазах мелькнула мимолетная тревога. Правая рука быстро бросила член, который безвольно, как шланг, обвис и обмочил Цеховому обе штанины, и метнулась за пазуху, где все типы, вроде него или Ружина, носят пистолеты.

Но прежде, чем он успел сделать это, я коротко сунул ему руку в печень – примерно на три четверти ладони – и Цеховой не стал вынимать ствол. Вместо этого скособочился, схватился руками за края раковины и побелел глазами. Крантик его, от такого грубого обращения с хозяином, закрылся, и теперь болтался вхолостую.

Я отобрал у него пистолет и сунул себе в карман, отчего брюки сразу обвисли и ремень врезался в кости таза. Хрен с ним, решил я, неважно.

Пока клиент не оправился от подарка по печени, я передислоцировал нас обоих в кабинку и, бросив противника на унитаз, брезгливо сказал:

– Штаны застегни, недоделок.

Он посмотрел на меня, и глаза его были полны боли. Это выдавали расширившиеся до пределов радужки зрачки. Но было в его глазах еще кое-что. Например, обида. Детская, непосредственная. С трудом поднявшись, все еще давая крен на левый борт, он подтянул брюки и застегнул их. Некогда белые, после транспортировки безвольного хозяйского тела по заплеванному и затоптанному полу они выглядели уже далеко не так празднично.

– Где твои шестерки? – повторил я свой первый вопрос.

– Ки-а!!! – глухо заорал он и выбросил вперед левую ногу, к которой перед этим клонился от боли. Или делал вид, что клонился.

Врасплох он меня не застал – в отличие от него, я знал, с кем предстоит иметь дело. И среагировал мгновенно – метнулся в сторону, вжавшись спиной в металл переборки и, когда его тренированная нога просвистела рядом, ринулся вперед, впечатывая спину Цехового в сливную трубу, а голову – в бачок. В моей руке неизвестно каким образом появился пистолет, но о том, чтобы пустить его в дело, даже мысли не возникло. С таким же успехом можно было выглянуть из туалета и позвать трех кожано-волосатых охранников. Я понадеялся, что справлюсь голыми руками.

И справился. Правда, перестарался. Надо было полегче. Голова того, кого я держал за самого опасного из «Вестников судного дня», с тошнотворным хрустом врезалась в чугун бачка. Упираясь плечом ему в грудь, я внутренне обмяк. Мне не нужно было смотреть в его лицо, я и без того слишком хорошо знал, что это за музыка. Так презерватив, наполненный водой и сброшенный с высокого этажа, с мерзким хлюпаньем разрывается об асфальт. Так проламывается человеческий череп, наткнувшись на прочную и твердую преграду, способную попортить не только кости, но и мозг. Цеховой был мертв. Мертвее унитаза. И, понятно, ни на какие вопросы он уже не ответит.

Прислушиваться к звукам, что издавал приемник, было невыносимо скучно. Волосатый парень ничего интересного предложить не мог. Жучок принимал и ретранслировал лишь топот редеющей с приходом послеобеденного времени толпы, да шум проезжающих автомобилей – то нарастающий, то стихающий, в зависимости от того, в какой позиции относительно дороги пребывал в данный момент парень. Еще несколько раз волосатый выпустил газы, причем дважды довольно громко, с душой, только информации это событие никакой не несло, разве что о том, что у лжехиппаря были проблемы с кишечником.