Сергей Лебедев - Дебютант

– Довольно. Я вам верю, – Калитин хотел, чтобы священник замолчал. Он догадывался, откуда, из каких арсеналов, был доставлен тот газ. И чтобы сбить Травничека с толку, заставить смутиться, замкнуться, он спросил:

– Скажите, а что у вас с лицом? В поездке заболели? На Востоке бывают чудовищные инфекции.

– Я ждал этого вопроса, – безропотно ответил Травничек. – Что ж, я расскажу. Это поможет вам лучше понять меня.

Шершнев видел настоящие концлагеря. Они, правда, назывались фильтрационными пунктами, были устроены наспех, размещены на территории какого-нибудь полуразрушенного завода, лишь бы забор был повыше. А то и просто в поле: четыре вышки да ряд колючей проволоки на столбах.

А вот музей на месте бывшего концлагеря он встретил впервые. Старая крепость, земляные валы, кирпичные крепкие форты. Казематы, служившие камерами.

Моросил дождь. Они ходили, не зная, куда деться, делали вид, что читают стенды.

Все получилось глупее некуда. Шершнев чувствовал себя облапошенным. Как там сказал Гребенюк – адгезия возрастает сверхъестественно? Или майор этого не говорил, а так подумал он сам, Шершнев, выудив откуда-то ученое словечко? Зачем он здесь? Как так получилось? Их словно леший водит. Признать это – рационально. Невозможно игнорировать факт.

Но дальше Шершнев просто терялся. В его опыте не было ни единого намека на возможное объяснение.

Все, что он смог извлечь из памяти, – тоскливое изумление, с которым он смотрел в детстве фильмы с Чарли Чаплиным. Особенно тот, что про боксера. Он сам занимался в секции бокса. Ее вел полутяж Шередега, бывший армейский чемпион, призер союзных соревнований, и Шершнев был не из худших учеников, не зря Шередега писал ему потом рекомендацию в училище.

И когда Шершнев видел, как мозгляк Чаплин глумится над сильнейшим противником, который должен размазать его с первого удара, он бессильно сжимал кулаки, жалея, что не он сейчас на ринге, уж он-то бы показал, он бы сумел!

Ничего, кроме той шутовской магии ускользания, где клоун побеждает, потому что на его стороне все увертки и ухватки мира, все искусство комедии, основанное на ежесекундном нарушении обыденного, привычного, правильного, Шершнев не мог вспомнить. Но это была параллель, а не объяснение.

Полицейские, показывая дорогу, проводили их до самой парковки мемориала. Помахали рукой. Но вместо того чтобы уехать, сели под зонтик в кафе, заказали что-то официантке. Оттуда просматривалась насквозь вся парковка. Да и улизнуть особо некуда, вокруг голые поля. Гребенюк достал сигареты, они закурили, надеясь, что полицейские попьют кофе и свалят. Но официантка явилась с подносом: два огромных гамбургера, картошка фри, добрые сельские порции. Она расставила тарелки, присела за столик, закурила, что-то сказала, полицейские засмеялись – отсюда слышно, хоть ветер и тянет в другую сторону.

– Это надолго, – мрачно сказал Гребенюк.

Полицейские посмотрели на них. Старший офицер махнул рукой, указывая на ворота, – мол, вам туда.

– Пошли, – обреченно скомандовал Шершнев. – Раньше начнем, раньше закончим.

Вот они и бродили в крепостных стенах, изредка натыкаясь на редких посетителей. Хотели отсидеться где-нибудь в одном месте, но сразу заметили, что всюду видеокамеры – кто знает, не явится ли смотритель узнать, в чем дело?

Хорошо хоть прямой связи с руководством нет, подумал Шершнев. Что бы они сообщили? Чем объяснили отставание от графика? Визитом в музей? Если эта тягомотина вскроется, их выбросят из отдела. Будет удачей, если вообще оставят на службе. Но это потом. Можно будет отбрехаться. Сочинить про поломку машины, про что угодно, главное – вырваться отсюда, встать на след.

А еще Шершнева беспокоил Гребенюк. Напарник молчал. Рапорт, наверное, сочиняет, сволочь, подумал Шершнев. Майора нужно было срочно перетянуть на свою сторону, заручиться его согласием поддержать потом липовую версию событий.

Шершнев мог запросить помощь посольской резидентуры. Получить деньги, данные со спутников, оружие. Он привык себя чувствовать частичкой мощи государства. И сейчас эта мощь уходила в никуда, в песок, и без толку было вызывать помощь – помощь против чего? Против Чарли Чаплина? Против мистера Бина?

Ему было душно. Они договорились с Гребенюком, что пробудут в музее полчаса. Хватит, чтобы полицейские уехали. Прошло девятнадцать минут.

Гребенюк вышел из-за угла, собранный, спокойный. Остановился в двух шагах, посмотрел на потолок, на простоватые, серенькие сеточки душа, висящие так высоко, что не достать рукой. Опустил взгляд вниз, на желтоватый кафель. И Шершнева только сейчас осенило, что он зашел в бывшую газовую камеру. Вон и тяжелая стальная дверь с колесными затворами. Он хотел выйти, но Гребенюк осторожно придержал его ладонью:

– Послушай, подполковник…

Шершнев инстинктивно обернулся в сторону двери. Слава богу, камеры хоть не пишут звук. В принципе, Гребенюк был теперь в его руках. Расконспирация. Если он укажет в рапорте, что майор обратился к нему по званию в публичном месте, Гребенюк пойдет под арест. Сдурел, что ли, поплыл от обстановочки?

Но Гребенюк всем видом показывал, что он-то как раз в порядке.

– Послушай, подполковник, – повторил негромко. – Тут вроде место тихое поговорить.

Шершнев был выше, сильнее. Да и учили их совсем разному. Он пододвинулся вплотную и шепотом приказал:

– Завязывай! Поехали!

– Погоди ты, – Гребенюк примирительно поднял руки. – Мы же оба чувствуем, что что-то не так. Я же технический человек. У нас все строго. Если не работает, надо искать причину.

– Вот именно, что ты технарь, – подчеркнул последнее слово Шершнев. – А несешь всякую чушь.

– Техника многому учит, – ответил Гребенюк. – Бывало у тебя, что машина не заводится, хотя все в порядке? А потом раз – и завелась? Как будто ждала чего-то?

Шершнев неохотно кивнул.

– Вот и я про что, – Гребенюк сцепил пальцы в замок, стал разминать. – Как у нас говорят, если то, что должно работать, не работает, причина либо на входе, либо на выходе. Был однажды у меня случай. Консультировал ребят. Две попытки, две неудачи. Детонаторы отказывают. А ведь все проверяли, вылизывали, не то как у нас обычно, тяп-ляп. Ну, меня прислали проверить, не саботаж ли. Уж больно странно это. Проверил – сам бы лучше не сделал. На полигоне – работает. На месте – нет. Я подумал и говорю: а вы другую команду пошлите. С техникой порядок. С людьми что-то не так. Они мне: ты это официально? Я говорю: официально я вам напишу, что технология соблюдается, причины отказа неясны. А людей вы все-таки отправьте новых. Отправили, и что ты думаешь? Рвануло как надо. А тот все равно жив остался. Телохранители легли. А тот жив. Силен был его бог бородатый, – Гребенюк отвел взгляд, усмехнулся. – А через полгода солдатик-срочник его ухлопал. Восемнадцать лет. Желторотик, только что из учебки. Дуло от приклада едва научился отличать. Деды его в лес погнали за грецким орехом. Кто поумней из салажат, на базаре покупали за свои. А этот, телок безмозглый, пошел. Сам знаешь, чем такие походы обычно заканчивались.