Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Мелкий пакостник и лжец, Егоров судил о людях по себе, видел в них только плохое и в каждом людском поступке искал корыстный умысел или, на худой конец, очередное доказательство чужой глупости. Составленное подобным образом мнение Антона Егорова о том или ином человеке зачастую оказывалось ошибочным, но в данном конкретном случае он, сам того не подозревая, приблизился к истине на опасно малое расстояние.

Вряд ли он был способен сделать правильные выводы из собственной злопыхательской болтовни и тем более найти какие-то доказательства. Но его слова могли быть услышаны кем-то, кому слышать не следовало бы, и привести к очень неприятным последствиям — неприятным, разумеется, для Клима Зиновьевича Голубева.

С этим нужно было что-то делать, и Клим Зиновьевич, пожалуй, знал, что именно. Мастер сам подал ему идею, попросив поделиться грибами, которыми якобы отравились жена и дочь Голубева. Еще месяц назад подобная мысль даже не пришла бы Климу Зиновьевичу в голову, но, отравив своих домашних, он словно переступил какой-то внутренний порог. Конечно, он убивал и прежде, но те убийства были сродни плевку в котел, где варится суп для сотни едоков, и не оказывали на повседневную жизнь Клима Голубева никакого воздействия. Судьбы отравленных им людей никогда не пересекались с его собственной судьбой.

Убив жену и дочь, он впервые взял свою судьбу в собственные руки и изменил жизнь, как ему казалось, к лучшему. Теперь вдруг на горизонте возник Егоров, который норовил все испортить, и Клим Зиновьевич подозревал, что смерть мастера доставит ему не меньшее, а может быть, и большее удовольствие, чем похороны собственной семьи.

К концу смены все было продумано до мелочей. Сегодня «французский» цех, где трудился Голубев, работал во вторую смену — не потому, что работы было много и ее приходилось организовывать в две смены. График работы «французов» диктовали цистерны-виновозы — опять же, не все, а лишь некоторые из них, содержимое которых отчего-то нужно было разлить по бутылкам и отправить на склад сразу же по прибытии. Продолжительность смены часто зависела от количества поступившего сырья; случались дни, когда цех останавливался через пару часов после начала работы, а бывало, что у конвейера приходилось стоять по двенадцать, а то и по четырнадцать часов кряду. Сегодня выдался как раз такой денек, и рабочая смена, начавшись в час пополудни, закончилась в начале второго ночи.

Кое-как доехав до дома по изрытым колдобинами улочкам, Клим Зиновьевич начал с того, что плотно поужинал. В последнее время он основательно пристрастился к выпивке, но сегодня запотевшая бутылка водки так и не украсила собой его одинокую трапезу: впереди у Клима Голубева были кое-какие дела, для которых ему требовалась трезвая голова.

Плотно перекусив, он достал из холодильника размороженный на утро кусок свиного окорока и отрезал от него изрядный ломоть. Нож был тупой, как и все инструменты в этом доме, хозяин которого не отличался домовитостью и не любил работать руками. Кромсая сырое мясо, Клим Зиновьевич с большим опозданием понял, отчего так ворчала жена, когда ей приходилось заниматься этим самой. Впрочем, мясо в их семье подавалось на стол лишь по очень большим праздникам, да и то не всегда. «Может, это потому, что жене было трудно его резать?» — подумал Голубев и фыркнул, развеселившись от этого нелепого предположения.

Убрав окорок обратно в холодильник, Клим Зиновьевич сварил себе пол-литра крепкого кофе и включил телевизор. В ночном эфире транслировалась какая-то американская комедия — глупая, но довольно смешная. Похохатывая и прихлебывая горячий кофе, Голубев время от времени косился на стол, где в глубокой тарелке лежал кусок отборной сырой свинины. Он понятия не имел, что было на ужин в доме Егоровых, но подозревал, что обитавшему у них во дворе цепному кобелю вряд ли часто перепадали сочные свиные отбивные. Еще какой-то месяц назад он сам мог только мечтать о таком куске, как тот, что сейчас лежал на тарелке, дожидаясь своего часа. Когда ему случалось увидеть по телевизору, как кто-нибудь бросает кусок мяса собаке, он неизменно завидовал хвостатой твари и не раз заявлял об этом вслух, на что ему так же неизменно отвечали, что от собаки, дескать, есть хоть какой-то прок. Сейчас он сам собирался накормить мясом собаку, да притом не свою, а чужую, и ему было приятно думать, что загробная жизнь действительно существует. Если так, жена там, наверное, с ума сходит от злости, наблюдая за тем, что вытворяет ее муженек.

Комедия по телевизору кончилась, начался боевик. Клим Зиновьевич допил кофе, но не стал варить себе новую порцию. Кофе он никогда не злоупотреблял, и, выпив такую по его меркам лошадиную дозу чувствовал себя готовым на любые подвиги. Сна не было ни в одном глазу, душу переполняло радостное предвкушение. Клим Зиновьевич курил — естественно, не дешевую «Приму», которой из соображений конспирации продолжал травиться на людях, а облегченный «Парламент», — пускал дым в потолок и наблюдал за похождениями кинематографического героя — спасителя мира от очередной смертельной угрозы, исходившей, как водится, из России. Время от времени он поглядывал на часы и, когда короткая стрелка приблизилась к четырем, выключил телевизор.

Для начала он занялся мясом. Порция порошка у него была всего одна, и располовинивать ее на улице, в темноте и сырости было рискованно — не дай бог, рассыплешь, и что тогда? Возвращаться несолоно хлебавши? Нет уж, дудки! Как сказано в Священном Писании, да воздастся каждому по делам его…

Развернув конвертик из вощеной бумаги, он присыпал свинину щепоткой порошка. Попав на влажную поверхность, белесые крупинки мгновенно набухли, потемнели и растворились. В сухом, кристаллическом виде активное вещество было достаточно устойчивым, но, будучи растворенным, практически сразу начинало распадаться. Процесс окисления и распада занимал около трех часов — естественно, в том случае, если раствор контактировал с атмосферным воздухом. Помещать отравленное мясо в герметичную упаковку Клим Зиновьевич не стал: он вовсе не собирался откладывать дело в долгий ящик.

Дом мастера Егорова стоял недалеко, на соседней улице. Тенью выскользнув за калитку, Голубев отправился туда пешком. Дорога отняла от силы пять минут, по истечении которых он остановился перед высоким, в полтора человеческих роста, глухим дощатым забором. Этот забор, по мнению Клима Зиновьевича, был чем-то вроде визитной карточки семейства Егоровых. Покойный отец сменного мастера Егорова, Владимир Иванович, был из тех, у кого зимой снега не допросишься. Он даже колодец себе вырыл в самой глубине двора, за домом, чтобы из него, не дай бог, не напился какой-нибудь прохожий. Клим Голубев улыбнулся в темноте: ставшая притчей во языцех фамильная жадность Егоровых сегодня была ему на руку.