Эдуард Голубев - Смотрящий

— Не молчи! Говори! Говори! — Башкир не мог подавить крик, чувствуя свою вину за его гибель, а в ответ лишь слышал сбивающийся с ритма хрип.

Он держал его затылок в своей ладони и до последнего смотрел в широко открытые, как у ребёнка, глаза, которые пытались сказать, но о чём именно, можно было только догадываться. Дыхание остановилось, и голова безвольно упала набок. Башкир аккуратно положил её на землю и поднялся. За спиной уже стояли все в гробовом молчании. Боцман положил ему руку на плечо и тихим убеждающим голосом сказал:

— Похоронить надо брата. Уверен, за такую задержку Лесник не скажет и слова. Он сделал бы тоже самое. Лопата у меня в машине.

Увидев утверждающий кивок, сделанный больше веками, чем головой, он направился в поле к джипу.

Если в теле Башкира и жил страх, то он был связан именно с невозвратной потерей друзей, за которых, по выданным ему регалиям, считал, что несёт полную ответственность. Ни у кого бы, ни нашлось аргумента обвинить его, он это понимал. Но тот факт, что опоздал с предупреждением об опасности, даже не угнетал, а всецело поедал его. Именно в такой момент и родилась мысль бросить всё к чёртовой матери и уехать далеко, где никто его не знает, вспоминая по вечерам с успокоительной печалью напряженную атмосферу своей прошлой жизни, сидя на брёвнышке в тихом собственном дворе. Он понимал, что такая мысль говорит только о том, что возраст, а ему было всего 36 лет, начал забирать силы, не физические, а моральные. От этого становилось ещё тяжелее. С одной стороны Башкир осознавал, что этот случившийся надлом скорей всего погубит его, потому что внутренняя слабость никогда не будет веской причиной ухода из криминального мира, а наоборот, станет приговором. С другой же, не сможет теперь быть таким же твёрдым, что тоже равносильно убийственному вердикту. И в таких раздумьях, с одним и тем же итогом, он стоял, не обращая ни на кого внимания, уставившись в землю.

Башкира никогда не видели в таком удручённом состоянии, и только Боцман понял, что в нём произошёл тот самый надрыв, который они все, когда проходит молодость, непроизвольно боятся, тщательно это скрывая. Он подошёл к нему, встал рядом и, также опустив глаза вниз, еле шевеля губами, чтоб никто не слышал, сказал:

— Когда всё закончится, поговори с Лесником. А сейчас, пошли, попрощаемся.

Неглубокую могилу выкопали быстро, в метрах пяти на обочине, прямо напротив поворота. У Лысого не было никого из родственников: школа-интернат, Афганистан и вот теперь он лежит в окружение тех, кто стали для него семьей. Башкир первым бросил три горстки чернозема и прошептал:

— Спи спокойно, Лёха. Не обессудь, если не появимся здесь больше, но мы никогда не забудем тебя, — и, обернувшись к остальным, добавил, — прощайтесь, пацаны, а я пошёл за машиной.

Отходя, он слышал глухие хлопки падающей земли с лопаты на остывающее тело, которые отбивались у него внутри ударами молотка, забивающего гвозди в деревянный гроб. Башкир даже не понял, как и где мозг достал эту забытую считалку из фильма “Десять негритят” (который он посмотрел первым, вернувшись с армии), сразу перефразировав её:

«Восемь негритят в лес ушли потом,

Один подорвался, остались всемером».

Этот далеко не детский стишок полностью всплыл в памяти, и он понял, что это последствия, доселе никогда не посещавших его, раздумий. Его даже передёрнуло, когда он досчитал, что стало с третьим негритёнком, которого схватил медведь, и их осталось двое.

Боевой дух и настрой, с которым они выезжали из депо, получил мощный удар в пах мыслями о том, что конец может внезапно прийти в любой момент, абсолютно в любой, даже сейчас, в данную секунду. В этом не было ничего предосудительного, так бывает всегда, когда теряешь друга, с которым только что шутливо перекидывался фразами, потому что вместе с ним ты лишаешься немалой части себя, не способной на восстановление. Боль потери частично уйдёт, но воспоминания, стелящиеся легким бризом, теперь всегда будут цепляться за этот шрам, освежая и сдувая с него пыль, оголяя нервы, не давая им очерстветь.

Башкир сел за руль и развернувшись на дорогу, поехал назад. Салон снова наполнился притягивающим своим пониманием этой жизни, голосом лидера ДДТ, теперь он пел о венках на дорожных столбах. Одновременно с поля подъехал и Боцман:

— Стартуем, братва. Лесник уже заждался. Хирург, садись за мою. Ильдар, давай я поведу, а ты рядом. Обсудим, как они нас пасли. Это тоже вопрос, о котором стоит покумекать.

Машины снова продолжили свой путь, такой же уверенной поступью возвращающегося с удачной охоты льва, как и начинали его. С одной лишь разницей, вторая стала на 90 килограмм легче.

Боцман спокойно, чуть исподлобья, вглядывался в паутины лобового стекла, центром которых были три пулевых попадания и отрешенным голосом, как будто это имело сейчас для них такое же значение, как алфавит древнегреческого языка или сколько пар иголок у дикобраза, спросил:

— Выходит, все эти дни они следили за нами?

— Выходит так, — в голосе Башкира начало появляться бряцание металла, он возвращал свою решительность и холод ума, отправляя поглотившие его чувственные эмоции в долгий отпуск, — как мыслишь, когда они будут здесь?

— Скорей всего уже выехали. Те двое, что ушли, сто пудов отзвонились, поэтому, думаю, через пару часов будут трупики убирать, а потом наведаются в депо.

— Ненавижу оставлять живых, жаль, времени не было найти их. Уверен, гости разделятся. Одна группа отправится на станцию, а вторая рванёт за нами. Дорога здесь, сука, одна.

— Ты химиков предупредил?

— Сказал им, что если нас не будет двое суток, пусть линяют по домам. Дал немного денег, хотя…, что толку? Им плевать на кого работать, они не при делах.

— Короче, Башкир, назад мы не вернёмся.

— Не факт. Это уже Лесник будет решать, так что вытягиваем пахана…

Образовавшееся молчание продолжалось недолго. Большой палец правой руки Боцмана начал беспокойно стучать по кожаной обмотке руля, явно не в ритм игравшей песни легенды русского рока, на что сразу обратил внимание Ильдар.

— Нервничаешь?

— Нет, Башкир, вот, о чём кумекаю. Может, тоже разделимся. Мы четверо в лес, а остальные пацаны встретят их авангард “хлебом и солью”. Пока мы будем лазать по этой чаще, гости однозначно найдут машины и будут ждать нас около них. Уверен, узнав о смерти Зубара, они настроены решительно, в авторитете был.

— Надо подумать.… На месте разберёмся, уже недалеко осталось. Одного не могу понять. Если они пасли всё это время, то прекрасно знали, сколько нас. Зачем надо было вчетвером идти против восьмерых? Смысл? Или рассчитывали на внезапность? Всё равно это глупо. Согласен, Боцман? Что-то не сходится.