Николай Иовлев - Поединок

Оставляю Настюху в беснующейся толпе, направившись будто бы в сортир. Несмотря на прущие через край страсти, я убежден в безобидности всей этой публики. Оружия, во всяком случае, нет ни у кого: на входе всех тщательно обыскивают, да коматозники и лишены человеконенавистничества, агрессия если и была накоплена, то уже разрядилась во время танцев.

В белоснежном туалете у первого же подвернувшегося, судя по остекленелым глазам, коматозника интересуюсь, где достать экстази. Без лишних слов он обещает помочь, но не раньше чем он совершит то, ради чего пришел сюда. Я согласен потерпеть. И наконец мое терпение вознаграждено: я представлен доброму с виду дядечке. И доброта его не напускная: дозняк дурмана дядечка дает мне совершенно бесплатно. Дарит. Мне давно уже никто и ничего не дарил. А этот подарок — просто царский. Дядечка объясняет, что полученная мною таблетка — экстази самой последней, новейшей и моднейшей разновидности. Новинка сезона, только вчера из Парижа. И если я захочу стать постоянным клиентом, его можно вечерами и ночами найти здесь, а днем он постоянно сидит в «Кэрролсе», на углу Невского и улицы Восстания. Зовут его дядя Жора. Ладно, дядя Жора, запомню явочный адрес — может, когда и придется свидеться. А пока мне больше нет до тебя никакого дела. Спасибо за подогрев.

Стакан минералки в баре «Candy» стоит нелепо огромных денег, а я не чистоплюй, запиваю колесо водой из туалетного крана. Больше воды, больше! Чем больше воды, тем лучше для огурцов.

М-м-м… Теплая густая волна ударяет в голову, сладострастным валом прокатывается по всему телу, пробегает по рукам и ногам — и кажется, будто настоящий оргазм, пронзив туловище, исходит через спину в области лопаток… Вот это да!!! Такого божественного прихода я еще не испытывал ни разу в жизни. А уж меня новичком в этом деле назвать никак нельзя. Кем угодно, только не новичком. Но что это?! Следом за первой волной несравненных ощущений накатывает вторая, еще более мощная! Невозможно удержаться на ногах — стою, вцепившись в раковину умывальника. Входящие, должно быть, поглядывают на меня с подозрением. Надо пройти в зал. Нет, не могу. Ноги не повинуются. Шаг, другой, третий даются прямо-таки героическими усилиями. Заносит. Швыряет на дверцу туалетной кабинки. Открываю, опираясь на косяк, вхожу. Опускаю крышку унитаза. Вовремя: новая волна! Ух ты!

Покинув временное убежище, иду в черноту танцевального зала, пронзаемую разноцветными клинками прожекторов, не переставая удивляться своим новым способностям. Лишь только я собираюсь разглядеть какого-нибудь коматозника, выделывающего ногами кренделя среди беснующейся толпы, мне тотчас кажется, что какая-то моя часть притягивается к этому объекту моего интереса. У меня даже складывается впечатление, что при желании я мог бы увидеть все происходящее в любой точке земного шара.

Еще только одиннадцать утра, а я уже давным-давно на ногах и к тому же целый час ошиваюсь в «Кэрролсе», что на углу Невского и Восстания. Где этот чертов дядя Жора? Он, шельма, прямо околдовал меня своим усовершенствованным дурманом! Такого кайфа я не выдергивал еще никогда и ниоткуда. Я даже не вздремнул после дискотеки. Настюха рухнула в постель как подрубленное дерево, а я, проворочавшись часа два, вскочил, осененный не самой оригинальной идеей: неплохо бы попробовать новинку еще раз. Но только всего один раз — уж больно она забориста.

А вот и дядя Жора. Да какой он, к черту, дядя. Достаточно просто Жоры. Я ведь тоже не мальчик. Еле дождавшись, пока этот распространитель острых ощущений возьмет себе кофе с гамбургером и усядется за столиком в углу, пристраиваюсь рядом. Обмен приветствиями, мои беглые впечатления от минувшей ночи, просьба продать пяток колес — для пущего распробывания. Сколько? Ни хрена себе цена! Да ты, Жора, — обжора. А постоянным покупателям? От чего скидка — от количества? И от какого же? Дай-ка подумать… Ну хорошо, давай десяток.

Иду по Невскому в сторону Адмиралтейства. Первые, самые мускулистые, накаты кайфа отступают — и я вначале вижу себя со стороны идущим по Невскому, а затем возвращаюсь в собственное тело.

Неведомая сила вынуждает меня остановиться. Чем-то до боли знакомым, едва ли не родным веет от этих стендов с картинками. Ах да, это же рынок не только тротуаристов, но и — подпольный — наркоты. Где он, поставщик грез Цинга? Да вон же, на рабочем месте. Скелет ходячий.

— Привет, Цица! — для своих Цинга — Цица, Ципа, Циба, Циркуль, Цицерон — и вообще все, что угодно, начинающееся на «ци». Он не обижается: лишь бы деньги несли. А возможность подобных прозвищ — что-то вроде бесплатного приложения к недешевому товару. — Вчера в «Candyman» был, после того как у тебя взял снежка и экстази. И чего-то меня стремно так размотало. Решил догнаться, и один барыга меня какой-то новой бедой подогрел. Вставило так, что всю ночь небо в алмазах видел. До сих пор спать не хочется. Утром опять к барыге смотался — и снова улетел.

— Как эта дурь выглядит? — интересуется Цинга, чему-то злодейски ухмыляясь.

— Да так же, как и экстази, — колесо такое маленькое.

— А барыга не Жора случайно?

— Угу, он.

— В «Кэрролсе» отирается?

— Угу.

— Понятно. Этого Жору гасить надо, сучару! Через него уже столько нормальных пацанов загнулось. Он, гад, все время какой-нибудь гнилью рынок наводняет. Одно время героином девятьсот девяносто девятым людей гробил, потом какой-то синтетикой всех подогревал. Сейчас у него новая беда. Айс называется. Лед, значит. Чума двадцатого века. Против нее экстаз — полная херня. Только ты смотри, я тебе очень не советую с этой бедой связываться. Говорят, на нее с одного дозняка наглухо подсаживаются. Этого Жору поганого однажды уже мусорам сливали, чтоб не гробил народ. Мусора его даже в Большой дом возили фотографироваться. Но потом его оттуда кто-то выдернул. Чечены, наверно, этого козла прикрывают. А у них везде такие крюки вбиты…

Цинга без умолку продолжает что-то рассказывать, но я не слушаю, я опять улетаю.

Новость дня, месяца, года и жизни: Настюха залетела. Причастен, разумеется, я. Браво, дефективный! Вот тебе и высший смысл любви. У Настюхи потерянный вид, она совершенно не знает, что делать, для нее эта новость после сегодняшнего экспресс-теста гораздо более ошеломительна, чем для меня. Но самое жуткое заключается в том, что за неделю мы с Настей смолотили оставшиеся девять таблеток айса, я бегал к Жоре еше раз, и теперь — я читаю это в Настиных глазах — ее, как и меня, гложет единственное необратимое желание: заглотить волшебную таблетку. И как можно скорее. Все остальное — потом. Потому что все остальное — полная фигня по сравнению с этим.

Подзарядившись кайфом и разморозив душу первыми, самыми мощными волнами, мы обретаем способность мыслить достаточно здраво и решаем — вернее, решает Настюха, — что беременность, возможно, не самый худший выход из жизненного тупика. Теперь, по крайней мере, имеется повод упасть в ножки к отцу. Попросить прощения за беспутную жизнь. Покаяться. И вымолить снисхождение. Ради внука. Ради крошечного существа, сотворенного двумя безнравственными, заблудшими овечками. Ну и так далее. Отец простит, никуда не денется. Надо теперь лишь выкарабкаться из жуткого штопора, в который нас вверг этот дьявольский айс. Будь он проклят!