Николай Иовлев - Поединок

— Далеко еще? — шепчу в затылок Серене, этому то ли вампиру, то ли некрофилу, затащившему меня в лес надгробий и оград — настолько густой здесь, в удалении от большака, что одному мне отыскать обратную дорогу будет, пожалуй, не так-то просто.

— Не ной, уже почти добрались, — отзывается Сереня, не слишком заботясь о моем спокойствии.

Судя по тому, сколь свободно он здесь ориентируется, его визит сюда — далеко не первый. Ну да, со времени закрытия бумкомбината прошло уже больше месяца, и все последние недели этот говнюк один среди нашей чердачной компании постоянно сыт и пьян. Наконец он замедляет гонку по бездорожью, оглядывается по сторонам, словно пытаясь сориентироваться среди могил, и присаживается на лавку, специально врытую в кладбищенскую землю для размышлений о бренности земного бытия и неотвратимости жизни вечной.

— Садись, Юра, — погостовый провожатый хлопает ладонью по лавке. — Выпьем, поговорим малехо.

Он достает из кармана бутылку «красной шапочки», зубами сдергивает пробку, протягивает мне бодрящий напиток:

— Держи — для сугрева…

— Не могу из горла. Не пойдет, точно знаю.

— Ну ты, Юра, аристократ хренов, ей-богу! — язвит и вместе с тем не на шутку сердится этот могильный слизняк.

Встав со скамьи, он подходит к ближайшей оградке, чуть не завалив ее, тянется к могиле, крякнув, подхватывает пол-литровую банку с усохшими цветами и возвращается, по пути вышвырнув засохший веничек.

— На вот тебе посудину. Еще скажи, что брезгуешь, — я тогда сам выпью.

Нет, не скажу, не дождешься. Продув банку от невидимой в темноте пыли и больше для успокоения, чем для пользы дела, проведя по ее внутренним стенкам пальцем, подставляю горловину для наливания. Мы пьем, с шумом выдыхая и с еще более продолжительным шумом занюхивая резкую жидкость рукавами. Это похоже на ритуал посвящения в мистическое знание. Теперь я имею все основания надеяться на его постижение. Ведь не для выпивки в ночной сени могил притащил меня сюда этот подозрительный тип. И какого дьявола я связался с ним? Как бы он меня тут не похоронил — живого или мертвого. Сереня угощает меня сигаретой — целой, а не обслюнявленным хабариком, — закуривает сам и, затянувшись полной грудью, на выдохе сообщает то, чего я действительно не знал.

— Я ведь, между прочим, раньше тут вот и работал, на кладбище. На этом вот самом участке.

— Тоже по ночам?

— Нет, не по ночам. По дням.

— Ну и чего ж ушел?

— А выгнали. Сам бы ни в жисть не уходил. Толковое место. Теперь, считай, вернулся. Только должностенка малехо другая. И смена — в ночь. Ну ничо, переживем. Мы люди не гордые.

Слово за слово, и я наконец понимаю, о какой новой должностенке Серени идет речь. Он — самый что ни есть настоящий гробокопатель и отрывает трупы с сугубо прагматическими намерениями: поискать, нет ли на останках золота — в виде украшений или зубов. И если психи оставляют после себя разрытые, обезображенные могилы — их задача — надругаться над покойниками или их последними пристанищами, — то Сереня старается быть предельно аккуратным, не наследить, не обнаружить своего вторжения. Жизнь завтрашним днем, он надеется, не закончится, а могил на кладбище много, должно хватить надолго. Если действовать осторожно, не привлекая внимания. И единственное, чего ему не хватает, — это помощи напарника. Земля старая, слежавшаяся, могилы глубокие — сколько времени уходит, чтобы раскопать каждую! Да и зарывать — не минутное дело. Так что нужен напарник. И не только здесь, на кладбище. В скупках золота к Серене уже присматриваются, в лицо узнают, и приветливости при этом не излучают. Выходит, надо, менять если не товар, то рожу. Допустим, подставных людишек засылать. Все это можно, но только одному не справиться. Да на пару и веселей в таком скорбном деле…

Работая в морге, я полагал, что это самый край бездны. Когда я рылся в помойках, мне казалось, что более низкого занятия просто не существует в природе. Теперь мне понятно, что я все еще недостаточно хорошо знаю жизнь, и не исключено, что даже этот род занятий, предложенный мне сегодня, — не самый последний в мире мерзости.

— Так ты, значит, все понял, Юрик? — только услышав обращение, я замечаю, что Сереня несколько последних минут что-то мне втолковывает. — Рыжье только в ухоженных могилках, которые с памятниками и бурьяном не заросли. А в бесхозах — хрен тебе, а не рыжье. Подходящую, где может быть рыжье, я днем нахожу. А уж ночью рою.

Боже, при чем здесь рыжие? А, ну конечно: на сленге это — золото.

— Я один раз семь рыжих взял из одной могилы. Как, блин, по заказу. Жмур, видать, бога-атый был. При жизни, понятно, хе-хе. А в могиле они ему на кой хрен? Нам тут нужнее. Да? Чего молчишь, Юрка? Боишься, что ли?

— Даже если боюсь — деваться некуда, — произношу вслух свои соображения.

— Конечно, Юрик, некуда. То-то оно и есть. Кто, блин, в космос летает, а кто и того — землицу роет. Каждому свое выпало. Но я тебе скажу так: лучше раз в неделю могилу взять, чем каждый день сорок помоек. Оно, конечно, всякое и тут бывает, я не спорю. Все от земли зависит — какая земля в могиле-то. Если, допустим, глина попалась, так тело пучит — ну его к лешему. И еще — она, блин, воду держит, тоже долго в землю жмур не уходит. А вот если песок, то там, значит, так: вначале нормально лежит, а потом лопается. В брюхе лопается, как по швам. И течь, блин, начинает. Несколько лет текет. А потом сохнет и в землю уходит. Одна кость остается. Так что хуже всего, когда глина или земля жирная. Парится он, блин, в такой могиле, что тебе в кастрюле, тухнет, никак в землю не идет. И вонь от такого, как разроешь, стоит, падла, что просто не дай Бог. Ну да сам все узнаешь. Давай, не хрен время зря разбазаривать. Пошли, я седня днем могилку приглядел — что надо…

Откуда-то из-за ближайшего надгробия Сереня выуживает лопату. Штыковая, не ржавая, даже блестит под луной зеркальной сталью. И черенок по виду — тоже новый. Знатная лопата. И где он только откопал такую?

Сереня подводит меня к едва выпуклому продолговатому холмику, поросшему травой, без ограды. Однако надгробие, хоть и порченное временем, кажется, не нищенское. Когда-то, в те недавние ханжеские времена, было, видно, вообще едва ли не царским.

«СМИРНОВ АЛЕКСЕЙ ИВАНОВИЧ, врач, 7.12.1921—19.8.1989. Спи спокойно, дорогой папа. От жены и детей».

Фотография на эмали с годами облупилась, но какая разница, как выглядел при жизни этот Смирнов. Главное, чтобы он сохранил для нас свои рыжие.

Поплевав на ладони, Сереня хватает лопату, несколько раз на весу крутнув ее вокруг оси, левой рукой берется поближе к железу, правой — почти за край черенка и всаживает инструмент в землю.

— Не очень тут развернешься, — комментирует он свои действия, осторожно ссыпая комья на крошечное свободное пространство между могил. Действительно, вокруг — сплошь памятники, да еще и мясистый ствол дерева — совсем некстати. Место для земли — только на тропинке, по которой мы пришли, да по другую сторону могилы — между надгробиями соседних захоронений…