Николай Иовлев - Поединок

— До какой степени близкого? — вклинивается судья. Осекаюсь. Кем для меня была Настюха? Больше чем просто кем-то. Всем. Но как объяснить это въедливой Жабе? — Вы состояли с этим человеком в родственных отношениях? — донимает судья.

— Нет.

— Тогда в каких?

— Официально — ни в каких. Она была моей невестой.

— Вы подали заявление в ЗАГС?

— Нет, но собирались. Да, еще… Она была беременна…

— Хорошо. Продолжайте.

— И ее убили.

— Кто?

— Бандиты.

— Вы их знаете?

— Да, знаю.

— Тогда почему вы не обратились с заявлением в милицию? Или, может быть, обратились?

— Да, обратился. То есть… Я не успел. Меня арестовали.

— Тогда почему вы не рассказали об этом следствию?

— Следователь объяснил мне, что по факту убийства не возбуждено уголовное дело, а раз так, то убийство это невозможно расследовать.

— Но почему дело не было возбуждено?

— Потому что прокуратура не дала разрешения. Тело убитой не было найдено.

— Понятно. Тогда почему вы решили, что потерпевшая была убита?

— Я видел это сам. Убийство произошло на моих глазах.

— Тогда вам необходимо было указать следствию место преступления. Какие-нибудь следы, пятна крови, другие улики могли обнаружиться. Убийств, не оставивших следов, не бывает. Почему вы не показали следствию место преступления?

— Я не смог его найти.

— Почему?

— Это было за городом. Я не смог узнать это место.

Над залом нависает тягостное молчание. Судья в течение нескольких секунд смотрит мимо меня, словно обдумывая решение, и наконец объявляет:

— Подсудимый, ваше сообщение не может быть принято судом к рассмотрению. Его можно было бы выделить в отдельное судопроизводство при наличии достаточных оснований. В данном случае таковых не имеется.

— Но я могу найти убийц, я знаю, где их искать!

— У вас имеются какие-нибудь прямые доказательства совершения ими преступления?

— Прямых — нет. Но есть мотив. Они отняли у нас деньги за проданную квартиру!..

— Суду нужны конкретные доказательства, а не голословные обвинения. У вас они есть? — Над залом опять повисает тишина. Господи, неужели это конец? Но что я еще могу сделать, что? Неужели — ничего? Ничего. Ни-че-го. — В таком случае, подсудимый, вам предоставляется последнее слово по существу предъявленных вам обвинений.

Молчу. Больше мне сказать нечего. К тому же что бы я ни сказал, не имеет больше ровным счетом никакого значения. Все уже решено — теперь в этом нет сомнений.

— Подсудимый, у вас есть что сказать суду в последнем слове по существу предъявленных вам обвинений?

Продолжаю молчать. Какая разница, скажу я «нет» или промолчу? Ничто от этого не изменится…

— Подсудимый, вы признаете себя виновным в совершении преступлений, предъявленных вам обвинением? Подсудимый! Отвечайте на вопрос суда! Иначе ваше молчание будет отмечено в протоколе как отказ отвечать на вопросы суда.

Киваю. Подавитесь вы все моим признанием.

— Подсудимый, ответьте на вопрос суда внятно: вы признаете себя виновным?

— Да.

— Суд принимает ваш ответ. — Непродолжительная пауза. И дальше: — В судебном заседании объявляется перерыв до шестнадцати часов.

Вот и заканчивается это представление, где я играл главную роль.

— Встать! Суд идет!

Вот и все.

— Именем Российской Федерации! — какие знакомые, но вместе с тем инородные для моего внутреннего мироощущения слова! Но сегодня, сейчас, они имеют ко мне самое прямое отношение. — Судебная коллегия по уголовным делам Санкт-Петербургского городского суда…

Сколько же мне сейчас отвалят? Пять? Семь? Неужели больше? Да мне и пяти-то не перенести. А после семи, говорят, натура человеческая на зоне обязательно портится. Безвозвратно. Впрочем, я и без того уже испорченный…

— …ранее не судимого, не работающего, без определенного места жительства, в преступлениях, предусмотренных статьей…

Прости меня, Настюха, что не смог, не сумел я отомстить за твою смерть — ни сам, ни с чужой помощью. Что поверил подлецу адвокату и не добился необходимых действий от следователя. Прости, Настя…

— Изучив материалы следствия, выслушав судебные прения и последнее слово подсудимого, суд установил: на протяжении по крайней мере последних трех месяцев подсудимый Лебедев вел асоциальный и аморальный образ жизни, что выражалось в постоянном употреблении наркотиков, бродяжничестве… В судебном заседании гражданин Лебедев по существу допрошен не был, так как неоднократно нарушал порядок во время судебного заседания, не подчинялся распоряжениям председательствующего, на неоднократные замечания и предупреждения не реагировал, продолжал нарушать порядок, за что и был удален из зала суда. Суд считает, что предъявленные обвинения нашли полное подтверждение в судебном следствии, а гражданин Лебедев виновен в совершенных преступлениях…

Виновен, конечно, виновен, никаких сомнений на этот счет и быть не могло. Но ведь причины, корни, мотивы…

Э-э-эх, да что теперь об этом. Теперь уже поздно…

— При назначении меры наказания суд учитывает повышенную общественную опасность совершенных гражданином Лебедевым преступлений, а также принимает во внимание его болезненную склонность к употреблению наркотических препаратов и потому считает необходимым назначить гражданину Лебедеву наказание, связанное с лишением свободы…

Да никто в этом уже не сомневается. Давай же — клейми наконец. Нет больше мочи — сердце на куски рвется… Ну вот оно, долгожданное:

— …На основании изложенного и руководствуясь статьями триста один тире триста три и триста двенадцать Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, суд приговорил: Лебедева Юрия Николаевича признать виновным в преступлениях, предусмотренных статьями сто двенадцатой и триста тридцать седьмой Уголовного кодекса Российской Федерации, и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на двенадцать лет с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. Срок отбытия наказания исчислять с зачетом предварительного заключения. Меру пресечения оставить прежней — заключение под стражу. Приговор может быть обжалован и опротестован в Верховный Суд Российской Федерации в течение семи суток со дня его оглашения, а для осужденного Лебедева Юрия Николаевича в тот же срок, но со дня вручения ему копии приговора.

— Что, Шприц, домой вернулся? — спросил меня в камере Мах. — Сколько сидки?

— Двенадцать.

— Ни хрена!.. Какого?

— Усиленного.

— Да-а… Ну ничо, не расстраивайся только. Главное — вышак не ломанули.

— За мусоров мало не дают, — со знанием дела вклинился вездесущий Сынок.

— Чаю хочешь? — предложил Федор Иванович. — Классный чай. Индюшатина.