Николай Иовлев - Поединок

Тошнит. Подкатывает рвота. Едва мотну башкой — перед глазами медленно плывут вниз синие, желтые, черные пятна. Сморгнешь — подпрыгивают. Кажется, у меня здорово выросла нижняя губа. С чего бы это? Подхожу к зеркалу. Губа — нормальная. Но глаза… Мутные, неживые. А подглазники — пепельные. Какой кошмар: уши — заячьи. Высокие, поросшие белым пушком, нежные, бледно-розовые внутри. Пробую на ощупь. Чепуха, никаких ушей. Зато руки — толстые, словно накачанные водой шланги. Стенки подрагивают от ударов пульса. Выглядываю в окно. Не может оставаться никаких сомнений: у меня галюны. Глюки. Люди ползут по тротуару — маленькие, кукольные, уменьшенные в несколько раз, словно видимые в перевернутый бинокль. Телеграфный столб раздвинулся, стал широким и, черт бы его побрал, начал перемещаться вдоль тротуара. Все вокруг — плоское, весь наш двор. Автомобили, кусты, детская площадка, трансформаторная будка — все будто нарисовано на бумаге цветными карандашами. Хорошо, что хоть сознаю невозможность подобного. Скорее, скорее вмазаться. К зеркалу. Поднимаю язык. Вот он, зеленовато-синий, подернутый блестящей пленкой слюны сгусток вен. Игла двоится, троится, становится плоской, словно лезвие кинжала. Найду ощупью… Хочешь жить — умей втереться… Подхожу к слуховому окну. Под ногами хрустит шлак. Третий месяц обитаю на чердаке. Постель — покрытый коростой матрац. Балду замели. Лечат теперь зуботычинами, если еще не подох от ломок. Остались последние пять ампул. Они — чепуха, насмешка. Годны только для поддержания тления. А потом — ломки. Вены не работают. Ни одна. Изрешечены, сожжены даже шейные. Вчера два часа пытался попасть в височную. Горбатился над зеркальцем. Вся машина была в крови, из бороды до сих пор лезет запекшаяся шелуха. На руках появились две кишки, но они — затромбированы. Тупиковые. А дозы — бешеные. Для прихода нужно кубов пятнадцать, а так, для сохранения жизненного тонуса, — не меньше десяти. Через каждые шесть-семь часов. Плетусь к матрацу, шагая тяжело, будто каменный гость. Матрац — противный, в разводах и пятнах. Усаживаюсь. Сбрасываю ботинок, стягиваю ломкий от грязи носок. Стопу — на колени. Поза лотоса. Послюнявленным пальцем размываю черный налет на коже. В глубине — тонкие фиолетовые прожилки. Передавливаю вялую мякоть икры веревкой, подкачиваю кровь. Отламываю кончики ампул. Набор. Засохшая на стенках шприца кровь растворяется. Жидкость — мутно-розовая. Игла гнется. Руки — в тряске. Контроля нет. Сную иглой, словно щупом. Нет контроля. Левее. Нет. Вправо. Нету. Новое прокалывание. Игла — дугой. Зондаж, должно быть, болюч, но боль не ощущается. Игла входит будто в омертвелую ткань. Как в глину. Пятая дыра. Нет контроля. На матрац — кровавые струйки. Руки — обагренные, липкие. Дрожь. Игла — в кость. Боль угадывается. Нога пухнет. Из пробитых скважин вытекает гноеподобная жидкость. Это уже галюны. Бетонная стена, потолочные своды, оплетенные деревянным скелетом, шлаковый пол — все шевелится, дрожит, словно водянистое. Как студень. Сейчас все повалится трясучими кусками, растает, растечется. Кто-то стоит возле деревянной подпорки. «Кто это?» Нет ответа. Подхожу. Никого. По бетонной стене — фигурка. Ножки коротенькие, пухлые. У, гадина! На, получай! Шпыряю шприцем. Звук взорвавшегося, лопнувшего сосуда. На стене — мокрое пятно. Подбираю языком, горечь. Скрип на зубах, я остался без шприца. Безлошадник. Зачем я сделал это, зачем? У тебя больше ничего. Ни капли. М-м-м-м…

Юра появился на пороге родного дома вчера вечером. Вначале я его не узнал: передо мной стоял скелет, обтянутый серой кожей. Скулы выпирают, под глазами темно-синие мешки, а в глазах боль и отчаяние. Никогда прежде его таким не видел. Изможденным и загнанным до предела. Мне кажется, он терпел до последнего, еще бы день, два, и смерть была бы неизбежной. Сил у него хватило только на то, чтобы сказать: «Помоги, брат, не могу больше», — и он отключился. Мать как увидела его, так сразу в слезы. Думала, умер. Целовала в лоб, щеки, голову к груди прижимала. Перенесли его на диван. Грязный, опустившийся — смотреть страшно. Сделал ему инъекцию магнезии. Он пришел в себя. Узнал нас, пытался улыбаться. Кисло получалось, неестественно. Чаю ему согрели, но его стошнило. Хотел сам убрать за собой, пошел в ванну — упал в коридоре. Голова, говорит, закружилась. Решили оставить его дома. В стационаре отношение к таким не очень-то ласковое. Из-за этого многие и не могут выдержать полный курс лечения.

Несколько часов я безуспешно бился над его венами, чтобы ввести лекарство. Все сожжены напрочь, даже височные и подмышечные. В последний раз он, по его словам, умудрился попасть в подъязычную, но теперь и она ушла в глубину.

После десятков неудач мне удалось с помощью горячей ножной ванны выделить вену на стопе. Раза с пятого я попал в нее. Но свертываемость крови была очень уж высокой, я не успевал подсоединить капельницу, игла забивалась тромбами. Я весь извелся. Поясницу ломило от неудобного положения, руки дрожали, в глазах рябило от напряжения. Капельницу поставить так и не удалось. Ввел ему внутримышечно сильное снотворное…

На работе взял метадона, физраствора, аналептических и снотворных препаратов. Попросил три дня отгулов. Плюс выходные два дня. Для вывода Юры из кризиса должно хватить. В том, что абстинентный синдром удастся ликвидировать, я не сомневаюсь. Физиологические нарушения исчезнут, это не самая страшная проблема. Куда больше у меня переживаний относительно второго этапа, самого сложного. В нем на первое место выйдут проблемы личности, а личность Юрина ой как непроста!.. Стандартные психологические методы лечения для нее могут оказаться малоэффективными. С моей стороны потребуется по-настоящему творческий подход.

Три с лишним часа бился над венами. Насилу удалось установить капельницу…

Юра в постоянном ознобе. Все признаки возбуждения вегетативной системы налицо: расширение зрачков, зевота, слезоточивость, чихание и «гусиная кожа». Встает только в туалет, при ходьбе шатается как пьяный.

Аппетита, понятно, нет совсем. Пьет тоже без желания. Мать попросила его поесть через силу куриного бульона. Вывернуло. К тому же появился понос. Дал ему слабительного, сделал очистительную клизму: половина выведенных организмом опиатов удаляется вместе со стулом. Контролирую функции сердечно-сосудистой системы и органов дыхания. Внутривенно прокапываю физраствор: надо восстановить количество жидкости и минеральных солей в организме. Каждые три часа даю аналептические препараты. Стараюсь избегать применения лекарств, вводимых путем инъекций. «Эффект иглы» очень опасен. Юра говорит, что усилились боли в суставах и мышцах. Не знаю, обманывает или нет. Метадон держит больного от двадцати четырех до сорока восьми часов, а после введения стабилизирующей дозы прошло всего пятнадцать. Может, хочет таким образом получить дополнительную порцию? После того как Юра начал корчиться от боли, даю ему метадон орально, избегая «эффекта иглы». Через сорок минут Юре стало значительно легче. Пытается шутить. Просит еще. Не дождется. Дал ему снотворное, установил капельницу.