Игорь Никулин - Золотой капкан

Чертыхаясь, Вадим сплюнул скрипевший на зубах песок и полез к дверям, толкнул их. Но двери не открывались.

Машина зафырчала и опять тронулась. До его слуха донесся металлический скрежет — кто-то закрывал дребезжащие ворота, после чего «шиньон» прополз еще с десяток метров и остановился.

Хлопнула водительская дверь, шаги приблизились, и обе двери раскрылись, впуская внутрь прохладу и мертвый свет уличных фонарей.

— Вылазьте, — потребовал водитель.

Вадиму показалось, что земля продолжает покачиваться у него под ногами и тошнота пока не отступает. Состояние не из приятных, словно последний час он провел на борту утлого суденышка, отданного на растерзание штормовому морю.

Сделав пару глубоких вдохов, Вадим почувствовал, что самочувствие улучшается, и, скорее машинально, принялся отряхивать брюки.

— Идите за мной.

Они пересекли площадку, заставленную машинами, вошли в двухэтажный бокс и попали в ремонтный цех.

Здесь стоял невыветриваемый запах испарений бензина и машинного масла, горьковато пахло выхлопными газами. Вдоль стен тянулись смотровые ямы, отделанные темной керамической плиткой, кое-где над ними стояли автомобили. Между колесами пробивались острые лучи ламп-переносок и слышался металлический лязг. Над головами, по рельсе-опоре, шустро катился тельфер, унося на стальных тросах ощетинившийся патрубками агрегат.

Миновав ремонтный зал, они попали в довольно тесную шиномонтажку. Воздух сильно отдавал резиной, шипел пресс, и колыхалась в баке вода, где топил накачанную камеру рабочий в темно-синем комбинезоне с надписью на спине: «Интер-кар».

Помещение оказалось сквозным. Протиснувшись в узких проходах между станками, они вышли на лестничную клетку, и водитель поспешил по ступеням вниз.

Подвал освещался лампами дневного света, горевшими под потолком вполсилы. Проводник уверенно вел по нескончаемо длинному коридору, и шаги эхом разлетались под его сводом.

Свернув за угол, остановился перед раздвижной железной занавесью, что решеткой отделяла коридор от небольшого закутка, и Вадим вздрогнул, когда там, в полутьме, зашевелились какие-то люди.

Что за контингент прятали в этой импровизированной тюрьме, он догадался сразу. Неприятный запах давно немытых тел говорил сам за себя.

Водитель поковырялся ключом в замке, вытащил дужку из проушин и с лязгом, собрав гармошкой, оттянул на себя решетку, образовав щель.

— Входите, — приказал он и запер их.

— Здорово, что ли? — послышался знакомый голос, и от темной стены отделилась фигура.

Свет узкой полосой упал на лицо незнакомца, и Вадим узнал его. Перед ним, независимо держа руки в карманах, стоял вожак вокзальных бродяг Ромка.

«Дела», — мелькнуло у Вадима, и он приготовился при первом же оскорбительном слове дать отпор и наметил для этого цель — заросший колючей щетиной кадык бывшего зэка.

Но странно — Ромка не только не проявлял агрессии, но и дружески протянул широкую влажную ладонь.

— И ты, значит, вляпался? — В его голосе послышалась грусть. — А я, признаться, крепко тебе позавидовал, когда ты… сам понимаешь… Ох, и бесились тогда мусора!

— Ты один здесь из… наших? — спросил Вадим, под словом «наши» подразумевая тех, с кем два дня назад пришлось столкнуться в коридоре линейного отдела милиции.

— Со мной еще Бурят.

К ним подошел невысокий, кривоногий, широкоплечий мужчина в китайском просевшем пуховике, и узкие раскосые глаза его настороженно изучали Вадима.

— А ты, — проговорил Бурят с недоверием, — как попался-то?.. И кто с тобой?

Он, прищурившись, смотрел на молчавшего Ежова.

— Было дело, — ответил Вадим, озираясь. — Долгая история…

А про себя подумал: «Интересно, собрали в кучу только здоровых мужиков. Ведь нет ни женщин, ни немощных доходяг, хромых, гнилых, беззубых калек, попрошаек и стариков… что-то нечисто… И как тогда, у «шиньона», говорил капитан: «На нем пахать и пахать?»

— А нам спешить некуда, — Ромка положил ему руку на плечо. — Пошли к нам, — он показал на разостланное на полу тряпье. — Расскажешь…

Не торопясь, Вадим рассказал о минувших похождениях. Его не перебивали. Ромка слушал внимательно, задумчиво рассматривая решетку. Бурят часто кивал головой, а когда он дошел до провернутой капитаном милиции сделки купли-продажи, несдержанно воскликнул:

— Точно! Все они там куплены!

В конце повествования Ромка немного ожил и усмехнулся:

— Весело… Но с нами случилось еще интереснее. Скажешь кому, не поверят… Когда ты смылся, из здания вокзала наскочили менты, достали дубинки, и такое началось! Загнали нас в автозак, заперли. Едем… Мне спецура уже не впервой. Коль, думаю, попался, посплю на нормальной шконке, пожру горячего. Да не тут-то…

— Ага! — со смешком оборвал его Бурят, которому не терпелось вставить слово. — А завозят нас в Шанхай, дороги разбитые. Я задницу чуть о скамейку не разбил — прыгала, как необъезженная лошадь. Тормозим. Мент, что сидел за решеткой… — и засмеялся неожиданной хохме, — ну, в смысле, с той стороны, отмыкает дверь и велит, чтобы выходили только те, у кого нет проблем со здоровьем.

Ромка пристально глянул на корешка, и Бурят стушевался под этим взглядом и замолчал.

— Вышло нас шестеро. Гляжу — никакая эта не спецура, а хоздвор или стоянка. Вокруг вольные собрались, каждого ощупывают, мышцы смотрят. Потом амбал вышел. Широкий, как шкаф, при костюмчике. А костюмчик тот… Вот меня во что ни одеть, хоть в смокинг от Версаче, но если я отсидел восемь лет и еще три бомжую, то… сам понимаешь. Так же и этот. Вышибала простой, бык, которому еще не обломали рога! Прошелся, оценил. Нас двоих оставил, остальных в будку загнали. И, что интересно, не стесняются, деньги прямо при нас ментам отсчитывают! Из расчета, что рассказать будет некому?.. Да и кто на слово поверит бомжу… Зачем нас сюда, а, братва?

— Для опытов, — сплюнул Бурят. — Или на пересадку органов.

Как ни велико было смятение, царившее в душе Вадима, он не сдержался и прыснул. Разговоры вокруг разом умолкли. Никто из бродяг не брал в толк, что за причина для смеха, когда хочется выть и лезть на стену.

Успокоившись, Вадим сказал:

— Какие с вас органы? Подумайте сами! Спите, где придется, едите, что найдете. Переболели всем, чем только можно. Печенка у каждого второго от алкоголя в два раза больше обычной. Легкие от табачища в смоле. Моторы, в смысле — сердца, изношены на семьдесят процентов. А кто скажет, у кого уже была желтуха? У каждого? Тогда кому сдалась ваша кровь, о разлагающихся органах я и не заикаюсь!

Закончив, он оглядел хмурые лица сокамерников.

— Тогда объясни нам, для чего? — мягко спросил Ежов.

— Для чего?.. Чтобы пахать! Пахать там и при таких условиях, где нормальный человек откажется наотрез. Потому отсеяли только работоспособных.