Игорь Никулин - Золотой капкан

Он проснулся от собственного крика и подскочил на кровати, заливаясь п о том. Безумными глазами обвел комнатенку, понемногу приходя в себя, и сел.

— Да… — пробормотал он и стал надевать брюки. — Приснится же такая чушь…

На столе его ожидала записка: «Доедай картошку, грей чай. Скоро буду».

Наскоро позавтракав, он прибрал посуду и завалился на кровать.

«А может, не так все и худо? — подумалось ему на сытый желудок. — Не будь облавы, не оказался бы на той остановке. Не окажись там, и если б не дождь, не пошел бы искать ночлега в пятиэтажку. И… не отлупи меня малолетки, как раз возле этого подъезда, прошел бы мимо и сегодня шарахался бы по городу, выискивая дыру для жилья… Договориться с Василием, найти общий язык и пожить пока у него. Не стесню, обузой не стану. А получится с работой, если наскребу на билет — внакладе не останется, отплачу сполна».

…Василий появился к обеду, оповестив о приходе грохотом двери. Загремели шаги на лестнице, в коридоре.

Нырнув в лаз, подслеповато хлопая белесыми ресницами, он прошел к столу и выложил газетный сверток.

— Подъем! — шутливо скомандовал он. — Не все бока еще отлежал?

Вадим поднялся, ощущая в теле тупую боль и усталость, не то от вчерашних побоев, не то от долгого лежания.

— Дал бы какой работы. Что впустую валяться?

— Ладно, ставь кастрюлю. Царский обед будем готовить.

Развернув края газеты, выставил мятую банку говяжьей тушенки, крупную луковицу, два яблока и полбуханки хлеба.

В мелкой кастрюльке вода быстро закипела, посыпалась резанная кубиками картошка, и, собрав ложкой пену, Василий вывалил в нее тушеное мясо. Поскреб ложкой по банке, сгребая до крупицы жир, окунул в кипяток, помешал, нюхнул поднимающийся пар и расцвел:

— Чуешь аромат?

— Нет, — закрутил Вадим головой. — Нос разбили, совсем не дышит.

— Заживет.

Улыбнувшись, Ежов снял с раскаленной докрасна конфорки кастрюлю, достал из стеклянной банки пару ложек, одну протянул Вадиму.

— Не побрезгуешь из одной посуды?

Повернувшись к иконе, зашептал молитву и, перекрестившись, принялся за еду.

Похлебка нещадно обжигала его разбитые губы. Делая глоток, он осторожно прислушивался к себе. И… скоро насытился.

— Едо-ок! — Ежов усмехнулся, облизав, отложил ложку. — Может, ты чего другого, крепче градусом ждал?

— Я не пью, — ответил Юрченко и в который раз посмотрел в зеркало.

«Да, несколько часов меня краше не сделали. С неделю, как не больше, синяки будут сходить».

— Я, кстати, тоже. Понимаешь, каждому утопающему надлежит однажды выбрать свою соломинку. Вот я, к примеру… Вроде бы потерял все и перспектив на будущее нет. Новый дом не отстрою, квартиры вовек не купить. И времена не те… Я иногда думаю: повезет еще, если помру на этой кровати, в этом подвале и своей смертью, а не как бездомный пес… Не дай бог жить как те, уличные… Сгорать заживо…

— Не сгорать, — буркнул Вадим. — Спиваться.

— Да… спиваться! Жизнь для них кончена, завтрашнего дня нет, а в сегодняшнем нужен лишь глоток зелья, чтобы отгородиться ширмой от окружающих. Чтоб не казалось все таким худым. Если бы я за бутылку еще взялся — пиши пропало, — махнул он рукой и стал сгребать крошки со стола. — Потерял бы и это. Но моя соломинка — вот!

Он прошел к кровати, отогнул матрас и взял с сетки плотную потрепанную книжицу в черном переплете, блеснуло золотыми буквами: «Библия».

— Знаешь, помогает по-другому взглянуть на жизнь. Не все в ней так уж и плохо. Заставляет кое от чего воздерживаться, соблюдать правила, прописные истины, о которых мы стали забывать. А ведь на них мир держится. Да-да, не улыбайся! — горячо воскликнул он, заметив усмешку Вадима. — Вспомни! Не убий! Не укради. Почитай отца и мать своих…

Наверху раскатисто хлопнула дверь. Он осекся на полуслове, опустив Библию и прислушиваясь.

На лестничном марше раздались шаги — тяжелые и увесистые, словно те, кто спускался по ступеням, носили вместо обуви деревянные колодки. Послышался далекий, а потому неразборчивый говор.

Кто-то посторонний, высвечивая стены лучом фонаря, шел по проходу.

— Сюда, — позвал совсем молодой голос.

Луч сверкнул в глаза и ослепил Вадима.

Придерживая рукой фуражку, в проем протиснулся лейтенант милиции, выбравшись в комнату, посторонился, пропуская второго милиционера, и окинул помещение долгим взглядом.

— Ишь как обустроились, — произнес уважительно лейтенант и прошел к столу. — То-то мне жалобы сыплются — бомжики прижились в подвале. У них там и свет, и водку там же лакают. Того и гляди, подпалят дом. Думаю, как?.. На моем участке — и нежелательный элемент? А выходит, правда!

Все это больше относилось к его напарнику — сержанту в серой полевой форме и берете, заломленном на бритый затылок. На груди его желтел металлический жетон «ППС», никелированные наручники позванивали на портупее.

Лейтенант хозяйски сел на кровать, положил на колени кожаную папку, поигрывая «молнией» и раздумывая: открыть ее или пока не стоит?

— Документики имеются?

— Пожалуйста. Вот и трудовая книжка, удостоверение ударника труда.

— Так ты ударник? — хохотнул сержант, гася фонарь. — А прописку имеешь?

— Прописки нет.

— Значит, придется пройти с нами, — подытожил лейтенант. — А у тебя? — он строго посмотрел на Вадима. — Бли-ин… а куда его с такой физиономией? Поди, не примут?

— Нам-то какая разница? — возразил сержант, обшаривая углы. — Наше дело солдатское. Сказали доставить — доставили! Галочка есть. Если не нужен, помдеж [2] Помощник оперативного дежурного. сам отфутболит.

— Пошли, — лейтенант встал и сунул папку под мышку. — На месте разберемся, что вы за птицы.

В тесной — шаг на три — камере со стенами, отделанными под «шубу» цементным набрызгом, набилось восемь человек. И дышать из-за испарений было нечем. В рассеянном свете лампы, упрятанной за стальную сетку, клубился сигаретный дым, расстилаясь рваными слоеными клоками. Вентиляция не работала, и человеческое дыхание, смешавшись с вонью протухшей мочи, разившей от пластиковых, выставленных у дальней стены бутылок, и п о том, образовывало нестерпимое зловоние, и крупные капли конденсата зависли на сыром, в подтеках и разводах, потолке.

Вытянув ноги на замусоренном полу, Ежов спал. Соседи его шумели, обсуждая перипетии жизни, непонятно за какие провинности забросившей их в эту камеру, иные курили одну за одной, кто мрачно пялился в серые набрызги, обдумывая свое…

В райотдел их привезли на «воронке», дребезжащем на каждой кочке. Лейтенант открыл дверь собачника с зарешеченным окошком, буркнул: «Следуйте за мной»; войдя в серое кирпичное здание, поднялся на первый этаж к стеклянному окну с надписью по трафарету: «Дежурная часть», сразу за которым стоял пульт и сидевший за ним капитан с кем-то ожесточенно ругался по телефону, сунулся в обшитую темной рейкой дверь с табличкой: «Посторонним вход воспрещен».