Евгений Сухов - Чужой своим не станет

– Так оно и есть, товарищ капитан.

– Количество дозоров будет увеличено, повсюду будут выставлены посты, организованы засады. И они это знают… Значит, диверсанты постараются затаиться в какой-нибудь глухой деревушке, их здесь немало. Могут укрыться где-нибудь в землянке. Работы у нас много. Поисковых групп дожидаться не станем, терять время нам тоже ни к чему, попробуем разыскать их своими силами. Поспрашиваем в деревнях, на хуторах, может, кто что и видел. Сообщение передал? – повернулся Романцев к радисту.

– Так точно, товарищ капитан, – бодро отозвался красноармеец.

– Тогда сворачивай свою технику, и двигаем вперед!

Нужно углубиться в лес. Тщательно спланированная операция оказалась на грани провала. Следовало уйти как можно дальше от опасного места.

Протопав километров десять, команда Штольце остановилась у звенящего ключа. Присели прямо на камешки, остро торчавшие из густой травы. Радист, воспользовавшись паузой, с облегчением снял с себя двадцатикилограммовую рацию. Потянулся, размял натруженные плечи. Остальные сели рядом, в ожидании поглядывая на гауптштурмфюрера. До начала радиосеанса оставалось десять минут. Радист привычно принялся распаковывать рацию. Прицепил на антенну небольшой грузик и стал забрасывать провод на ветки, нависавшие над головой.

Гауптштурмфюрер отцепил от пояса флягу, сделал два небольших глотка и спросил у радиста:

– Когда у нас резервный сеанс связи?

Радист Ганц Замбер уже в который раз пытался забросить антенну, но грузик всякий раз соскальзывал с веток.

– Через три часа, – отозвался он и, широко размахнувшись, наконец зацепил антенну за крепкий сук.

– На связь выйдем в резервное время, торопиться не нужно. Если русские обнаружили убитых, то уже идут по нашему следу и попытаются запеленговать рацию. Не стоит облегчать им задачу. Сейчас пойдем дальше… Переждем в какой-нибудь деревушке. Чего стоишь? – крикнул он растерянному радисту. – Сматывай антенну.

Старались идти густым лесом, чтобы не повстречаться с дозорной группой и не натолкнуться на скрытый пост. Несколько раз пересекали проселочные дороги, всегда узкие и темные, по обе стороны от которых возвышался густой лес. Такие дороги вели от деревни к деревне. Однажды через кусты на лесной тропе диверсанты рассмотрели группу женщин, возвращавшихся с базара. У двух из них в руках были корзины, укрытые обычными платками, из которых строптиво торчали стрелы лука. Остальные несли сумки с молодой картошкой и помидорами. Женщины останавливались, тяжело дышали и беззлобно бранились между собой, потом вновь дружно брались за поклажу и тащились дальше по наезженной грунтовке.

Прошли лиственный лес, вышли на дорогу. По ней как раз проезжала полуторка. В переполненном кузове ехали довольные шумные танкисты в шлемофонах и что-то кричали остановившейся у обочины группе Штольце.

– Что они кричат, не расслышал? – спросил Штольце.

– Советуют завести вас в лес и расстрелять, – отвечал Рыжков.

– Не дождутся, – скривился Штольце. – Уходим.

Следующие полтора часа шли вдоль дороги под покровом леса. Несколько раз проезжали грузовики с автоматчиками и легковые штабные машины. В любой из них могли быть солдаты, отправленные для прочесывания леса, или разыскные оперативные группы. Следовало проявлять предельную осторожность.

Стороной прошли небольшое село с высоким костелом из белого кирпича, горделиво возвышавшимся на пригорке. Через поредевший лес было видно, как паства, спрятавшись в глубокой тени строения, собиралась на службу. На небольшой площади перед костелом, выложенной темно-серым базальтом, стояли тягловые лошади с телегами. Шумно, гремя по твердому булыжнику коваными колесами, прокатила колымага, к задку которой была привязана пестрая молоденькая буренка.

Из крепкого дома, в прежние времена это была чья-то усадьба, вышел офицер в новеньком обмундировании в сопровождении двух автоматчиков. Возможно, тыловик, прибывший в глухой поселок для пополнения продовольствия.

Раздвинув куст черемухи, Штольце некоторое время наблюдал за неспешной, почти мирной жизнью жителей поселка. До слуха со станции доносились гудки паровозов. Затем вдруг неожиданно громко зазвонил колокол. Прихожане, толпившиеся подле церкви, дружно поснимали шапки и смиренно, с почтительностью, организованным рядком потянулись в сторону распахнувшихся ворот церкви.

– Уходим, – сказал гауптштурмфюрер Штольце. – Километрах в пяти отсюда есть одна затерянная деревушка, там и переждем.

Заглянули в карту, сориентировались на местности. Махнув в сторону соснового леса, гауптштурмфюрер сказал:

– Пойдем по прямой, судя по карте, оврагов там быть не должно.

Еще через полтора часа вышли к деревне, зажатой со всех сторон темным мрачным еловым лесом. Избы посеревшие, старые, с соломенными крышами и большими, тянущимися к самому ельнику огородами. Заборами служили сбитые между собой длинные тонкие стволы деревьев. На грядках бурно росли петрушка и лук, приторно пахло укропом.

Повернули к первому дому, крепко вросшему в землю. У двери на лавочке сидел старик в ветхом исподнем белье. Лицо иссохшее, желтое, на голове старенькая шляпа; седая реденькая бородка – по самую грудь. Старик приветливо махнул приближающемуся отряду:

– Заходь, служивые!

– Спасибо, дед, за приглашение!

– Фрицев ведете? Оно и правильно. Вдоволь они нашей кровушки попили.

– А в доме-то есть кто?

– Внучка моя. Кашей вас попотчует. Молочком угостит.

– Молочко – это хорошо, – бодро отозвался Рыжков. – И отдохнуть немного не помешает, а то мы все ноги поотбивали, пока по лесам за диверсантами гонялись.

Вошли в хату, невольно пригнувшись, – низкий потолок давил на голову. В хате – ухоженная беднота, пол выстлан темными узкими досками. У небольшого окошка стоял стол, покрытый застиранной тряпицей, по обе стороны от него – крепкие низкие лавки. В центре стола – алюминиевое блюдо с краюхой хлеба, неровно укрытой ветхой марлей.

– А где тут хозяйка? – громко выкрикнул Рыжков, стуча каблуками по дощатому настилу. – Кто бойцов Красной армии молочком напоит?

Со стороны огорода глухо хлопнула дверь, и в комнату впорхнула босоногая девчушка лет семнадцати в длинном узорчатом сарафане. На голове у нее – пестрый платок, подвязанный под острым подбородком.

– Батюшки! – радостно всплеснула она руками. – Солдатики, родненькие!

– Здравствуй, дивчина, – проговорил Рыжков, осматривая ладную фигурку. – Как звать-то тебя?

– Полина.

– Нам бы молочка холодненького, Полина. – Кивнув на Штольце с Ганцем, прошедшим в избу, проговорил: – Мы тут этих сволочей целую неделю выслеживали, все ноги до мозолей стерли, пока сюда дотопали.