Евгений Сухов - Чужой своим не станет

– Ах вы, ироды! – бросилась девушка с кулаками на шагнувшего вперед гауптштурмфюрера. – Вот тебе! Вот! – она старалась достать кулачками до лица немца.

– Но-но, девонька, – оттащил девушку Рыжков. – Так нельзя, он же пленный. Что же это будет, если мы всех пленных так колотить станем?

– А как они с нашими пленными поступали? – неожиданно яростно вспылила Полина. – У нас там за деревней в сорок втором лагерь для военнопленных был, так они их, ироды, всех постреляли!

– Что я могу сказать, – кашлянул в кулак Рыжков. – Сволочи, одним словом!

– А в прошлом году четверо красноармейцев из плена бежали, до партизан хотели дойти, в Святичах спрятались, в трех километрах отсюда, так немцы с полицаями прознали, больших и малых в амбар согнали, соломой обложили и подожгли. Никто не уцелел! Да я бы этих гадов!

– Хватит, девонька, – Рыжков оттащил разгневанную девушку от гауптштурмфюрера Штольце. – Нам еще до штаба его довести нужно. Посиди здесь, успокойся!

– Они же столько наших поубивали, – не сдавалась молодая хозяйка, едва сдерживая слезы. – Брата моего убили, когда он со школы шел. А ему только пятнадцать лет было. А другого брата в Германию угнали. Батьку застрелили. Ему немец что-то кричит, а он совсем не слышит. Он ведь с Империалистической еще оглох. Так немец застрелил его и дальше пошел. Теперь у меня ни батьки, ни мамки нет, – прикусила губу девушка, готовая разрыдаться.

– Да успокойся ты наконец! – прикрикнул на нее Рыжков. – Никуда они не денутся от нашего народного гнева, мы их всех к ответу призовем. Ни один гад от нашего возмездия не уйдет!

– Лютовали здесь немцы, – глухо произнесла девушка.

– Ох, вижу, с характером ты, девка. Это хорошо! Не пропадешь. Разберемся мы с ними. Ну что, хозяйка, уважишь – принесешь нам молочка? Такого, чтобы скулы от холода сводило.

– В подполе у нас молоко, сейчас принесу, – поднялась Полина и ушла в соседнюю комнату. Громко хлопнула крышка погреба. Через несколько минут она вернулась с глубокой крынкой. – Пейте, оно холодное, свежее. Сегодня у бабки Дуси на репу обменяла.

– Ох, молодец ты, девонька, – осторожно принял из девичьих рук крынку Рыжков. – Посудина какая холодная. – Прильнув к глиняному краю бесцветными губами, он принялся жадно пить. Оторвавшись, проговорил: – Жирное, сытное, как будто отобедал.

– Рыжий, ты бы не все выпивал, другим оставь, – протянул руки Феоктистов. – Все нахваливаешь, а нам бы самим убедиться!

– Держи, – передал ему Рыжков крынку с молоком.

– О, добре! – Феоктистов принялся жадно пить, делая судорожные глотательные движения. Напившись, вернул крынку девушке.

– Полина, а перекусить что-нибудь у тебя будет? Может, картошка молоденькая, от мяса бы тоже не отказались.

– Картошка у нас будет, – с готовностью отозвалась девушка. – Только вот ее подкопать нужно. Я сейчас, – метнулась она к двери.

– Да что же ты за егоза такая! – посетовал Рыжков. – Давай я тебе помогу, что ли. Не дело такой дивчине на огороде лопатой ковыряться.

– Я привычная.

– Все-таки я помогу! – настаивал Рыжков.

– Пойдемте, ежели желаете, – проговорила девушка, слегка пожав плечиком.

– Рыжий пошел комсомольскую свадьбу играть, – выкрикнул Феоктистов. – А нас почему не приглашаешь?

Уже затворяя дверь, Полина услышала, как раздался громкий смех. На душе отчего-то сделалось тревожно. Вышли на огород – аккуратный, ухоженный. Выстроившись в ровные ряды, будто солдаты на плацу, росла картошка; по соседству тянулась к небу редька, на небольшом пятачке поспевала петрушка.

– Ой, какая я дуреха! – всплеснула девушка руками. – Я же про мешок забыла, куда же мы все это накладывать будем. Сейчас я принесу, он в сарае, – метнулась девушка к дворовым постройкам, стоявшим в дальнем углу двора.

– Постой, я тебе помогу, – устремился следом Рыжков. – Без меня тебе не справиться!

– Дяденька, не переживайте, я сама справлюсь, – запротестовала Полина.

– Ничего… Вдвоем оно сподручнее, – попридержал он скрипнувшую было дверь.

Сарай был прибран, чувствовалась хозяйская добрая рука. Через узкие щели между досок внутрь проникали лучи, освещая стоптанную черную землю. С левой стороны от входа висел хомут; в правом углу составлены лопаты с граблями; у противоположной стороны в аккуратную поленницу сложены дрова. Здесь же лежало сено, заботливо укрытое двумя прохудившимися тонкими одеялами.

– Где же оно? – метнулась Полина в угол, к вороху тряпья, сложенного в большую, крепко плетенную корзину. – Ах, вот же! – обрадованно воскликнула девушка, вытягивая запылившуюся мешковину.

– А ты не торопись, девонька, – подступил ближе Рыжков. Узкие полоски солнца высвечивали поднятую в воздух пыль. – Чего нам торопиться? Они подождут. – От свежего молодого девичьего тела исходил жар, который он ощущал на своем лице. По коже от грешной и отчаянной мысли пробежал озноб. Вытаращенные от страха девичьи глаза возбуждали. Полина, опасаясь самого худшего, попятилась, не сводя с Рыжкова перепуганных глаз. – Не бойся, красавица, ничего с тобой не случится, – преодолел Рыжков подступившую к горлу хрипоту.

– Дяденька, пустите меня, – все дальше в глубину сарая отступала Полина. – У меня ни тятеньки, ни маменьки нет. Побойтесь Бога!

Рука Рыжкова по-хозяйски полезла под легкий сарафан, крепкие пальцы ухватили девичье бедро, – он невольно сглотнул, почувствовав упругость девичьего стана.

– Не ерепенься, гордиться должна, что тебе такой гарный хлопец достался. Не всем бабам так везет.

Полина попыталась вырваться из объятий, освободиться от грубых мужских рук, жадных в своем желании, но оказалась бессильной – цепкие пальцы все выше поднимались по голому бедру к самому паху.

– Дяденька, ведь вы же боец Красной армии, как же так можно?!! – пыталась усовестить его Полина.

– А ты думаешь, что красноармейцы любить не могут? Уж лучше пусть тебя красноармеец поимеет, чем какой-нибудь фриц… Не бойся, девонька, больно не будет, я постараюсь. Я в этом деле мастер…

Рыжков все сильнее прижимал к себе Полину, не давая ей пошевелиться.

– Отпустите, – пыталась освободиться девушка. – Я сейчас закричу.

– А вот этого не нужно, – строго наказал Рыжков, – шум нам ни к чему.

Неожиданно он ударил Полину ниже грудной клетки. Девушка согнулась, не в силах пошевелиться, тщетно пытаясь вдохнуть живительный глоток воздуха. Не получалось – дыхание перехватило, в глазах застыли ужас и отчаяние от неизбежного.

– Вот так оно будет лучше, – удовлетворенно произнес Рыжков. – А то брыкаться надумала. Мы там на фронте кровь свою проливаем, за весь трудовой народ воюем, а бабы нам в любви отказывают! Это что же такое получается? Завтра нам в атаку идти, могу ведь и погибнуть. А ты меня лаской обогреешь, и помирать легче будет… А потом я партийный, неужели коммунисту в его просьбе надо отказывать? Ой, как нехорошо, чему тебя в школе учили?