Сергей Зверев - Этому в школе не учат

В глубине моей души лежало тяжелое ожидание, которое не отпускало ни на миг. Я боялся дурных вестей о родных — похоронку или звонок по телефону. Когда представлял это, в моей душе что-то обрывалось.

Сколько дней я не видел сыновей, жену, дочь? Это не поддается подсчетам, потому что цифры здесь не значат ничего. Тут одно слово — вечность. И целую вечность я мечтал об этих встречах. И всю эту вечность боялся, что они не состоятся никогда.

И вот прямо под Новый год я получил воистину царский подарок. Мы ждали группу диверсантов, которую абверовцы обещали выбросить нам на суд и расправу. Точнее, обещали не нам, а их же радисту, работающему под нашим контролем.

Операция прошла успешно. Улов богатый — в наши сети попалось аж одиннадцать диверсантов. Семеро живыми-здоровыми, двое ранеными, а еще двое — восстановлению не подлежащими. Взяли и их богатый багаж в виде взрывчатки, детонаторов и машинок подрыва. Немцы все чаще становились на путь откровенного террора. Мне кажется, они просто утомились распутывать клубки разведывательных сведений и выяснять, где мы им кидаем дезинформацию, а где идут реальные данные. Поэтому решили делать упор на уничтожение наших коммуникаций и живой силы посредством диверсий.

Я допрашивал старшего группы диверсантов — функционера Русского военного союза, бывшего белогвардейского офицера. Он говорил о своих планах без утайки:

— Наша задача — сеять хаос и неразбериху. Бить по всему, до чего дотянемся.

На его карте были вполне соответствующие нынешним реалиям отметки расположения наших частей и подразделений.

— Планировали выйти в село Старобогатово, там уничтожить пункт НКВД и склад вещевого снабжения. Потом — в район Тропаревки.

— Что вы там забыли?

— Госпиталь. Охраны почти нет. Живой силы, находящейся пока что не в боеспособном состоянии, полно. Легкая добыча, — оскалился белогвардеец.

Бог мой, а ведь передо мной уже не человек, а просто осатаневшая зверюга.

— Вы убивали бы больных и врачей? — сдерживая ярость, спросил я.

— Это противник.

— Вы русский человек. Офицер в прошлом. Воевали в Первую мировую с немцами. И готовы убивать русских людей?

— Моей России нет. И русских людей в СССР нет. Есть низкорожденная мразь, предавшая и растоптавшая старые святыни. Свергнувшая императора. Проклявшая свое имя в веках.

— Императора свергли ваши же, которые стали потом беляками. Православная церковь служит молебны за победу СССР. Мы спасли Россию, которую вы гнали на убой. Победи вы в Гражданской, союзники бы отобрали наши земли вплоть до Московской губернии, и русский народ горбатился бы на французских банкиров и английских буржуев.

— Пусть. Со временем мы бы воспряли. А при вас — только ЧК, ГУЛАГ, соцсоревнования и жиды-комиссары. Что толку с такой России? Так что вы заслужили право сдохнуть. Все до единого. И немцы еще гуманны к вам! — В его глазах вспыхнуло безумие.

— Понятно, специалист по госпиталям и раненым. — Я удержался, чтобы не залепить ему в ухо со всей дури. А еще бы лучше пристрелить сволочь. Но я не принадлежу себе и своим чувствам. Я принадлежу рациональной логике войны. — Будете сотрудничать?

— У меня есть другой выход? Буду!

Его увели к следователю отдела контрразведки армии, который, насколько я его знал, с бухгалтерской дотошностью вытянет из эмигранта все, что тот знает и не знает.

А я поглядел на карту. Целью диверсионной группы обозначен девяносто пятый фронтовой госпиталь. Меня как молнией пронзило. Моя Алевтина! Это же ее госпиталь! И эта нелюдь хотела убить ее!

Хорошо, что диверсанта уже отконвоировали. А то я мог бы и не сдержаться…

Я подошел к старшему прикомандированной ко мне группы армейского СМЕРШа майору Гладилину.

— Слушай, Сергеич. Тридцать первое декабря. Новый год на носу. Помоги. У меня тут жена рядом. С пустыми руками к ней как-то…

— По адресу пришел, москвич, — радостно захохотал оптимистичный майор. — Есть у нас кое-что особенное.

Он провел меня в избушку, у которой стоял часовой. Внутри — прямо трофейная сокровищница. В числе разных богатств штабелем стояли деревянные ящики.

— У немцев неделю назад наша пехота отбила. Вместе с дивизионным командным пунктом. Шнапс, шоколад и шампанское к Новому году. Лежит здесь во избежание злоупотребления. Бери. Этого компота не жалко, — Гладилин всучил мне три бутылки французского шампанского.

А еще выделил в мое распоряжение до утра свой «Виллис».

Заснеженная дорога. Проверки патрулей. И вот — госпиталь…

В своем кабинете, крепко, до боли, обняв меня, она расплакалась. Война упорно разводила нас в разные стороны. И вот мы встретились. Мне тоже хотелось заплакать, но мужчины не плачут — этому меня научили еще с детства. Разве только от больших побед.

— Господи, как я ждала тебя, — шептала Алевтина.

— А я тебя…

Потом, взявшись за руки, мы говорили, говорили, говорили.

Она снова всхлипнула:

— Левке ступню отняли. В море не ходит. Но комиссовываться отказывается. Пишет, что все равно плавать будет.

— Мариманы ходят, а не плавают, — усмехнулся я с горечью.

Сын был серьезно ранен в поединке его эсминца с немецкой подводной лодкой. Проявил себя геройски. Получил орден Красной Звезды. И стал инвалидом. Всеми правдами и неправдами избежал комиссования, и теперь в штабе Северного флота в группе шифрования — с его математическими способностями это неудивительно. Да, покалечен. Но главное — жив. А Танюшка колесит на своем санитарном поезде. Поцарапало мою доченьку ненаглядную три месяца назад осколком — будто по мне этот хищный кусок металла прошелся. Но обошлось. И опять у нее — перестуки колес, крики раненых, черная и такая нужная работа. Хоть за младшего, Витьку, спокоен. Пусть он и мечтает сбежать из Сибири на войну сыном полка, но от деда далеко не убежишь.

— Главное, мы все живы, — ласково улыбнулся я. — Ты же знаешь, что не многие семьи могут похвастаться тем же. Мы живы. И вскоре будем все вместе вспоминать эту проклятую войну.

Потом мы пили с персоналом госпиталя из мятых металлических кружек привезенное мной шампанское. Наступающий Новый год — это смесь горечи, радостей и надежд. Мы знали, что страшные испытания никуда не денутся. Но во тьме этой войны уже вставала заря надежды на новые, лучшие времена.

— Следующий Новый год встречаем в Берлине, — улыбнулся я. — Выпьем за это!

Шампанское в кружках и отдаленная канонада. Два разных мира, праздника и войны, соприкоснулись в этот момент — наступления нового, 1944 года…

Курган посмотрел на себя в зеркало. Немецкая военная форма ладно сидела на нем, а от погон лейтенанта вермахта он не мог оторвать взгляд. Он попал-таки в элиту, стал полноправным, ну, почти полноправным винтиком великой немецкой военной машины. И вот новая деталь в его отражении — Железный крест второго класса на кителе.