Павел Дартс - Крысиная башня-2

— Капитализм… — нейтральным тоном произнёс Жексон, — И что с того? За это убивать?

— Нет конечно. Но, прикинь, — как только она стала такой «бизнесвуменшей», сразу куда и подевались её прежние установки про то, как «жить по правде» надо! Сразу стала хищницей…

— Так наверное и не было никаких этих установок! — возразил Жексон, — Мало ли чему она учила! Программа такая школьная была — по программе и учила!

— Вот. Может быть. Даже наверное. — согласился Толик, и продолжил:

— Вот только я считаю, что учитель на себя большую ответственность берёт. Он не просто «программу излагает», — он в других закладывает эту программу, «как жить нужно». И сам несёт ответственность за правильность этой программы. Вот прикинь: если токарь учит своего ученика токарному делу, — он ведь несёт ответственность за то, чему он его научит? Если обученный ученик будет гнать голимый брак, или вообще травму получит — кто виноват?? Тот кто учил, однозначно. И с него спросят. А если учитель «как жить надо» учит, — а ученик потом в результате получает огромные проблемы, — что ж, учитель не виноват как бы?? Виноват, я считаю, и должен отвечать!

— Она-то при чём? — заступился Жексон, больше из чувства противоречия, чем по существу, — Жизнь ведь изменилась, страна изменилась. Отношения между людьми…

— Нефига! — отмёл все возражения Толик, — Всё что угодно может меняться, но что в человека заложено, — должно оставаться и помогать ему выживать! Вот я Крыса стрелять по-македонски с двух рук научил, — ему пригодилось. А если бы неправильно научил бы, и его бы грохнули — кто был бы виноват? И я в том числе. Отношения изменились, отношения… за всё нужно нести ответственность! Если бы Мартовна в тех, в новых отношениях осталась бы по духу той самой простой учителкой, что учила «разумному доброму вечному», к ней бы у меня претензий не было. Но она же учила быть «хорошими», — а сама стала капиталистической хищницей! И за это, я считаю, должна была ответить!

Он помолчал, подумал, и добавил:

— На учителях и на руководителях особенная ответственность лежит! Совсем другая чем на простом народе. Они за бóльшее отвечают. Да, бывает, что они ошибаются — это жизнь же. Но за ошибки отвечать должны по большому гамбургскому счёту! И только в том случае с них ответственность снимается, если они судьбу своих решений и своего обучения разделяют! Вот, к примеру, инженер спроектировал и построил мост. Когда по мосту первая гружёная колонна проходит — инженер встаёт под мост; так, что если обрушится — он напрямую за это ответит. Конкретно. Во-всяком случае раньше так было, я читал. Или вот твой, Серёга, батя. Вот он принял решение всем нам оставаться в городе, в Башне, а не линять куда-нибудь «на природу», — ну так он в полном размере и разделяет последствия своего решения! Сам живёт в Башне, сам всё переносит вместе со всеми нами… Или вот Горбачёв… Жексон, помнишь ещё такого? Он за «новое мы́шление» был, за дружбу с Западом, — а по факту развалил великую страну! Но, когда страна выживала как могла, в крови купаясь, — он на Западе в это время вполне преуспевал! Нобелевская премия, виллы-дворцы и всё такое. Это разве справедливо? Правильно что его грохнули; только поздно, раньше надо было. Потому что руководитель, как учитель, за то чему он учит, должен отвечать за свои решения, чего он там «наруководил».

— Вот за это я Мартовну и пристрелил! — закончил Толик своё повествование, — За двуличие её подлое. Которое, очень может быть, многим дитя́м аукнулось нехорошим.

— Угу… — согласился Сергей, — Наверное надо было…

— А как ты её?? — с жадным интересом спросил Жексон.

— Да как… В её кабинете, где они себе с сыночком спальню организовали. Отвёл туда. Она всё возникать пыталась, что-то там за «вы ответите!» верещала, и про «у меня связи!.». Дура.

— Высказал ей? Ну, это вот всё — за ответственность учителей и руководителей?

— Не-а. Не успел. Я хотел, — но она верещала постоянно, перебивала, — а потом её сыночек решил изобразить человека-паука и в окно попытался прыгнуть… Дубина, — это только в кино сквозь стекло легко прыгать, выбивая его головой; в реале это в лучшем случае травма. Ну, разбил одно стекло в стеклопакете, — а я ему в башку закатил картечину из того агрегата, что брателло под стройпатрон сделал. Потом ей. В лоб. Точно между глаз. Бесполезно уже было с ней общаться, — она б ничего не поняла; да и не надо всё это… Потом вниз, в холл спустился, и закатил ещё одну в лобешник этому гандону, «начальнику охраны» — он там у меня связанный сидел. И всё. А потом мы рванули Серёгу выручать.

— Да. Есть что вспомнить! Над чем подумать! — с чувством сказал Жексон, — А ты, Серый, тот день помнишь?

— Его забудешь, как же… — пробормотал Сергей. Все эти Толиковы рассуждения об «ответственности» его не особо волновали. Вот если бы Устос тогда не погиб, в тот день, если б он был бы с ними — это было б круто…

…Гремела проклятая «Металлика». Останелые гопы лезли на козырёк подъезда, как будто их снизу поджаривали паяльной лампой и подгоняли пиздюлями. В принципе, так и было — снизу, из-под козырька доносилось яростное, с привизгом:

— …вперёд, вперёд; замочите этого клоуна, ну! вас много — он один, убейте его! Пристрелю каждого кто отступит!!!

Они и лезли, со стеклянными от ярости и, видимо, наркотика глазами; и Устос уже не успевал, — вот он метнул в одного свою алебарду, — и она, проткнув остриём гопу плечо, увлекла его вниз. Устос же выхватил своё меч — тускло взблеснувшую катану…

Всё равно ведь не справится! — их много! — молнией пронеслась у меня в голове мысль; и — да, я мог, мог помочь! — вот он, мой обрез «бинелльки»; патроны в стволах; патроны переделанные — вместо дроби в них рубленые гвозди, как в «Брате»; батя говорил, что это «пиздец стволам, но для обреза точность некритична; и из-за царапин мы переживать не будем, убойность важнее!» И я, высунувшись по пояс в окно, кричу Устосу:

— «Дима, в сторону, в сторону!!» — и он, мгновенно оглянувшись, видит у меня в руках оружие, и действительно отступает от центра площадки в сторону, напав на тех, кто лезет справа.

Там кто-то матерится, кто-то взвизгивает, — но я туда не смотрю — я смотрю на тех, кто лезет слева: здоровый парень уже отжался на руках и забросил колено на край, он вот-вот будет на козырьке; и перед ним лежит на замусоренном рубероиде козырька рифлёная арматурина с обмотанным тряпкой одним концом; и рядом уже появилась рожа другого — он, не выпуская из руки молотка на длинной ручке, елозит локтями, ища упор, чтобы протащить свою тушку брюхом на площадку козырька… хер там!

Я вдавливаю спуск, направив ствол на уже встающего с арматуриной в руках парня, — и, хотя я держу обрез двумя руками, обрез ощутимо дёргается, грохнув огнём и дымом в этого гопа; и, конечно, не только огнём и дымом, — я вижу, как самодельная гвоздёвая шрапнель хлестнула гопу в грудь, прямо в светлую футболку с мокрыми пятнами подмышками, изорвав её тут же в клочья — и гоп, всплеснув руками, выронив арматурину, падает назад, назад с козырька; и я почему-то успеваю подумать, что вот так-то вот падая, во весь рост назад, да с такой высоты, да на бетон — он обязательно разобьёт себе голову; да прямо всмятку разобьёт! — как будто я почти наверняка уже и так не убил его выстрелом с трёх-четырёх метров. И я тут же перевожу ствол на второго — и дожимаю спуск. Обрез опять дёргается, грохнув огнём и сталью в лицо второму, — и его сметает с козырька, только молоток остаётся лежать на краю.