Наталья Корнилова - Одна против всех

Меня и еще троих убиенных мною бандитов на носилках по очереди перенесли в фургон. При этом во внешнем дворе собралась порядочная толпа любопытных, которые с сочувствием и уважением наблюдали за тяжелой работой мужественных «спасателей». Меня выносили последней. Пока они делали очередную ходку, я успела быстренько вскочить, сбегать в кабинет и заглянуть в люк, чтобы убедиться, что с Валентиной все нормально. Волосы поднялись на моей голове, и я чуть действительно не умерла, когда увидела, что на топчане, где лежала моя подруга, никого нет! Сердце мое учащенно билось, и я боялась, что ублюдки услышат этот стук, когда они грузили меня на носилки. Но тем было не до этого. Как только меня вынесли, причем вперед ногами, сложив мне на груди руки, как у покойницы, толпа зашевелилась, ожила, и я услышала взволнованный старушечий шепот и всхлипывание наших «внештатниц», живущих здесь же, по соседству:

— Батюшки, да это ж наша Мария!

— Господи, спаси и помилуй, ее-то за что…

— На кого ж ты нас покидаешь, кормилица…

— Боже, да что ж тут произошло-то? Сынок, может, скажешь все-таки?

— Усохни, бабка, — мрачно сказал идущий впереди крепенький толстяк Бегемот, — видишь, без тебя тошно…

— Да уж вижу, вижу, родимый. Дай Бог тебе здоровья. Хорошее дело делаете…

— Ладно, чего уж там… — буркнул тот.

— Журналистов надо вызывать, тогда вечером по телевизиру все и расскажут, — проворчал какой-то старичок.

— Я тебе вызову, дед! — хрипло рявкнул Ушастый. — Так вызову, что хоронить нечего будет…

— Заткнись, — тихо оборвал его Бегемот. — Закидываем ее и сматываемся.

— А контору закрывать не будем? — заботливо побеспокоился о нашем имуществе лопоухий гад.

— Гори она огнем…

Мое тело прямо с носилками затолкали через заднюю дверь в фургон, поставив их сверху трупов, закрыли все дверцы, сели вперед, мотор взревел, и наш «катафалк», взвыв сиреной, на дикой скорости помчался прочь с родного двора…

По дороге у меня было время поломать голову над тем, куда могла запропаститься Валентина. Предположить, что она сама встала и ушла блуждать по бесконечным подземным тоннелям, я не могла — слишком уж страшно это бы выглядело. Говорят, что в этих катакомбах, не зная дороги, можно плутать до скончания века, пока тебя не съедят крысы или сама не помрешь с голода. Я представила несчастную, изможденную, с дико горящими глазами, взывающую о помощи Валентину с ребенком под сердцем, бредущую по страшным, темным лабиринтам подземки, и мне сразу стало плохо. Единственным более-менее реальным и успокаивающим объяснением происшедшего было то, что ее забрал Родион. Хотя вряд ли бы он успел Обернуться так быстро, к тому же не обнаружив меня на месте, он поднялся бы наверх посмотреть. И все же я тешила себя этой мыслью, ибо ничего другого в тот момент не оставалось. Впрочем, как бы он мог подняться, если я, дура этакая, собственноручно закрыла люк снаружи на проклятую задвижку? Ну и что? Мог бы потом и снаружи, по земле прийти и выручить меня из беды. Эх, Родион, Родион, какой же ты все-таки бессердечный…

…Часто я думаю, что мы, слабый пол, порой бываем способны на очень сильные поступки, а те, кто относит себя к сильной половине, наоборот, подвержены всяческим слабостям в гораздо большей степени, чем мы, женщины. Может, уже пришло время назвать обе половины человечества как-нибудь одинаково? Чтобы мужчинам не было стыдно за то, что они не выполняют своих обязанностей перед теми, кого призваны самой природой охранять и защищать. А с другой стороны, мы тогда вообще взвоем от тоски и безысходности, ибо не на кого будет женщине опереться, не за кого спрятаться в трудную минуту, некому поплакаться и пожаловаться. Представляю, приходит жена, впрочем, и не жена даже, а так, равноправная особа, домой вся в слезах, платье разорвано, под глазом фонарь, и просит мужа, здоровенного бугая, лежащего на диване, урезонить буйствующих в подъезде подростков. А тот, ничтоже сумняшеся, выкатывает глаза из орбит и заявляет: «Ты что, родная, никак крыша поехала? С какой это стати я должен тебя защищать? Мы же с тобой теперь одинаковые! Я ведь тебя не просил раньше, когда меня избивали в пивной, чтобы ты бежала на разборки и мочила там всех подряд, не просил? Вот и помалкивай в тряпочку…» И я уверена, что именно так и будет, когда безумные феминистки наконец добьются своего и обезличат все наше общество. Мужчины тогда уже с чистой совестью не будут делать того, чего не делают и сейчас, но только пока что им хоть иногда бывает за это стыдно. А мы, женщины, как были слабыми, битыми и униженными, так и останемся ими…

Сквозь окошко в перегородке, отделявшей салон фургона от кабины, где сидели бандиты, я почти не слышала того, о чем они там переговаривались. На крыше надрывалась сирена, машина, закладывая виражи на поворотах и визжа тормозами, на дикой скорости мчалась в неизвестном направлении. Похоже, эти ублюдки очень удачно подобрали себе маскировку под спасателей, потому что нас никто ни разу не остановил. Додумались же, сволочи! Теперь было понятно, почему никто ничего не заподозрил, когда они взбирались на крышу нашей конторы и что-то там делали, а потом выпиливали двери — спасатели, они и в Африке спасатели. В этой униформе возможностей даже больше, чем в милицейской. На самом деле это была никакая не спасательная машина, а обыкновенный фургон «Газель», раскрашенный снаружи под службу спасения. Внутри фургона было почти пусто, никакого оборудования, только в углу, около задних дверей, лежала большая электродрель с насаженным на нее круглым резаком, которым, очевидно, они и выпилили замки на нашей двери. По бокам стояли узкие, обитые дерматином лавочки, окна были прикрыты занавесками, сверху на меня смотрел тупой глаз круглого светильника, а внизу, подо мной, прямо на полу лежали истекающие кровью трупы, от которых меня отделяла только плотная ткань носилок. Судя по скорости и времени, мы отъехали уже довольно далеко от офиса, а конца и края пути еще и не намечалось. Ну хоть бы одна собака взяла да и остановила нас! Хоть бы настоящие спасатели, увидев незнакомую машину с незнакомыми людьми за рулем насторожились и бросились в погоню. Так нет же! Хотя мне-то это зачем, если я сама решила проникнуть в их логово, чтобы добраться до истины? Ведь этот фургон в данный момент и есть «Троянский конь», на котором я должна благополучно и во что бы то ни стало добраться до конечного пункта. В противном случае мы с боссом можем умереть, так никогда и не узнав всей правды о том, кому перешли дорогу этим своим невинным на первый взгляд расследованием, подслащенным мечтами о свежих огурцах с помидорами. Нет, уж пусть лучше нас никто не останавливает. Хотя мне и страшно, и ужасно не хочется самой соваться в пекло, но другого выхода нет, а рисковать мне не впервой. В конце концов, я знаю, что смерть — это избавление, а не конец…